Разыскания истины

суждения, что нельзя подумать о них без ужаса. Чтобы вызвать перемену в духе, одержимом этими страстями, нужно чудо больше того чуда, которое обратило апостола Павла, и его исцеление было бы совершенно невозможно, если бы могущество и милость Божия не были беспредельны.

Люди, ходящие во тьме, радуются при виде света; лжеревнитель не выносит его. Свет оскорбляет его, ибо противится его страсти. Его страх некоторым образом доброволен, так как его ненависть создала его, и ему нравится подвергаться страху, потому что людям приятно волноваться даже теми страстями, которые имеют объектом зло, когда зло мнимое или, вернее, когда мы чувствуем, как в театральных представлениях, что зло не может повредить нам.

Призраки, которые представляются людям, идущим в темноте, исчезают при свете факела; но призраки лжеревнителя не рассеиваются при свете истины. Истина с трудом проникает через тьму его разума, она лишь раздражает его воображение; а так как он прилежит единственно к объекту своей страсти, то этот свет преломляется, и ему кажется, что эти призраки имеют настоящее тело, так как они отбрасывают некоторые слабые лучи света, падающего на них.

Предположим даже, что эти умы достаточно послушны и рассудительны, чтобы внимать доводам, могущим рассеять их заблуждения, и чтобы понимать их; все же их воображение извращено страхом, сердце испорчено ненавистью и ложным усердием, и потому, как бы основательны ни были эти доводы сами по себе, они не могут надолго остановить властного побуждения сильных страстей, ни помешать им найти вскоре в свое оправдание осязательные и убедительные доводы.

Следует заметить, что одни страсти проходят и не возвращаются, другие же постоянны и держатся долго. Страсти, которые не поддерживаются созерцанием разума и некоторым вероятным основанием, но вызываются и усиливаются одним чувственным созерцанием какого-нибудь предмета и волнением крови, не продолжительны; по большей части они угасают тотчас по возникновении своем. Страсти же, поддерживаемые разумом, постоянны, ибо причина, вызывающая их, не столь подвержена изменению, как кровь и жидкости. Вот почему ненависть, страх и все остальные страсти, возбуждаемые или поддерживаемые в нас познанием разума, а не чувственным созерцанием какого-нибудь зла, должны длиться долго. Итак, эти страсти самые продолжительные, самые сильные и несправедливые; но они не суть самые живые и ощутимые, как это мы сейчас покажем.

Представление блага и зла, возбуждающее страсти, совершается трояким образом: через чувства, воображение и разум. Представление блага и зла через чувства, или ощущение блага и зла, производит страсти, очень быстрые и ощутимые. Представление блага и зла через одно воображение вызывает страсти гораздо слабее; созерцание

460

же блага и зла одним разумом вызывает настоящие страсти только тогда, когда это созерцание блага и зла разумом сопровождается некоторым движением жизненных духов.

Страсти даны нам лишь для блага тела и чтобы связать нас по телу со всеми чувственными предметами; ибо хотя чувственные вещи не могут быть по отношению к духу ни добрыми, ни дурными, они, однако, хороши или дурны по отношению к телу, с которым связан дух. И так как чувство и воображение гораздо лучше самого разума открывают отношения, которые чувственные предметы имеют к телу, то эти способности должны возбуждать страсти гораздо более живые, чем ясное и очевидное познание. Но наши познания всегда сопровождаются каким-нибудь движением духа, и потому ясное и очевидное познание большого блага и большого зла, которых чувства не открывают, всегда возбуждает некоторую тайную страсть.

Однако не все наши ясные и очевидные познания блага и зла сопровождаются некоторою видимою и ощутимою страстью; точно так же, как не все наши страсти сопровождаются некоторым познанием разума. Ибо если иногда мы думаем о благах и зле, не чувствуя волнения, то часто мы волнуемся какою-нибудь страстью, не зная ее и даже иногда не сознавая ее причины. Человек, дышащий свежим воздухом, волнуется радостью, не зная ее причины; он не знает блага, которым обладает и которое вызывает эту радость; если же некоторые невидимые тела, примешиваясь к крови, мешают брожению ее, тогда человек чувствует грусть и может даже приписать причину своей грусти чему-нибудь видимому, что будет перед ним в момент его страсти.