Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева

Пожалуй, о самой глухой «тьме меона» сказано достаточно. Заметнее содержательным обещает быть рассмотрение более дружественного Лосеву окружения. Будем иметь в виду деятельность тех интеллектуалов, которые группировались тогда вокруг уже немногочисленных (легальных и не-) очагов свободной мысли, и в частности вокруг того, что называют Московской математической школой и московского же, но уже нелегального, кружка имяславцев. Однако такое рассмотрение приходится предварять одной важной оговоркой: данный период отечественной истории еще недостаточно изучен. К примеру, лишь совсем недавно были предприняты первые попытки описания реальной духовной атмосферы в упомянутой математической школе ¹¹, весьма, казалось бы, известной школе. Самое интимное и самое важное получало тогда только устную форму, в публикации или в переписку попадали лишь отдаленные намеки и недомолвки, а доверенные бумаге мысли, даже не самые радикальные, вполне могли удостоиться «депонирования» в хранилищах Лубянки ¹². Потому многие предлагаемые ниже сближения и сопоставления носят преимущественно реконструктивный, гипотетический характер — нужно это учесть.

Прежде всего, взаимно обогащающимися перед нами предстают творческие и личные отношения Лосева с математиками Д.Ф. Егоровым и Н.Н. Лузиным. От первого Лосев получал бесценные уроки строгого и сжатого изложения математического материала, от второго — особый интерес к теории меры и проблематике измеримости, а от обоих вместе — важные интуиции теории множеств и функционального анализа. Признанные лидеры Московской математической школы своим творчеством блестяще являли тот самый союз, о коем столько хлопотал и Лосев, — «тот союз философии и математики, который так част в интуитивных глубинах у настоящих философов и математиков и который так редок у тех, кому суждено повторять и распространять философские и математические идеи, но не создавать их впервые», читаем мы в «Диалектических основах математики» (426).

Здесь представляется уместным сказать несколько подробнее о некоторых особенностях духовного пути Н.Н. Лузина. Известно, что еще молодым человеком он пережил мировоззренческий кризис, связанный с необходимостью выбора специальности в науке и, главное, с ранним прикосновением к острейшим проблемам оснований математики (теоретико-множественные парадоксы, проблема континуума). Он отшатнулся от разверзшейся бездны, и даже многолетняя дружба с П.А. Флоренским не принесла облегчения. В своем отчаянном письме к нему Н.Н. Лузин писал, отрекаясь от прежних надежд: «Вы ищете бестрепетного сердца непреложной Истины, оснований всему <…>, а я… я не жду последних „как“ и „почему“, и, боясь бесконечного, я сторонюсь его, я не верю в него» ¹³. Он обманывал себя утешением, что сделался «специалистом» и «стал просто математиком» (констатация из той же переписки с П.А. Флоренским), отчего профессия его, конечно же, только выиграла: многие результаты Лузина вошли в классику мировой математики. Однако те самые «как» и «почему» вновь встали перед ним, «философом от математики» (лузинское самоопределение), когда он близко познакомился с Лосевым — «математиком от философии» (как определили бы мы). Сама жизнь подтолкнула их навстречу друг другу и как бы дополнила их автономные существа до некоего целого, пусть и на короткое время и для разрешения, может быть, одного-единственного вопроса, но зато какого — о природе бесконечного. О чем они спорили вечерами в квартирах на Арбате у Лузина или на Воздвиженке у Лосева? Для Лузина воистину личной и воистину уязвляющей представала «область загадок континуума», разрешить которые он хотел, положив все силы на «уничтожение идеи актуальной бесконечности». И — полный крах вместо ожидаемого триумфа ¹⁴. Для Лосева идея актуальной бесконечности не только изначально близка: «бесконечность в любых ее смыслах, и в научно-математическом, и в философском смысле, была для меня подлинной реальностью, включая сюда и многие мои бытовые переживания» ¹⁵. Она еще подлежала философскому обоснованию, которое, надо признать, автору «Диалектических основ математики» вполне удалось. Потому и понятно, что лосевские рассуждения о подлинно диалектическом, иерархийном устройстве мира бесконечностей или о структуре континуума (да, сама «бесструктурность», сама «неразличимость» и «сплошность» имеют, по Лосеву, свой особый и узнаваемый лик!) выражены в столь торжественной тональности. Так разыгрывается драма идей в ее кульминационных точках.