Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева

Говорить о трудолюбии и мощном интеллекте можно, конечно, специально и не упоминая афинского неоплатоника. Однако мы настаиваем на образе «русского Прокла», и здесь не будет уже почти никакой вольности или натяжки, коли учесть хотя бы только одну особенность творческих пристрастий А.Ф. Лосева. Это – постоянная, сквозь всю жизнь пронесенная любовь к Платону и неоплатонической мысли. Не счесть количества раз, сколько он обследовал и комментировал платоновские диалоги, воспроизводил и разъяснял логические схемы «Парменида» или «Софиста», вновь и вновь уточнял типологическое место этой знаменитой платоновской «идеи», прослеживал ее извилистую судьбу в многовековой истории культуры. В подобном не историко-философском вовсе, но некоего вневременного масштаба духовном рвении с ним могут соревноваться разве только античные неоплатоники, да и то, пожалуй, без особого успеха, ведь Лосев сумел охватить и их творчество. Любимому предмету отдано столь много, что, выходит, если Платона можно знать и понимать – воспользуемся репликой самого Алексея Федоровича, – только после изучения трудов Прокла, то для думающего человека нашего времени столь же соединяющим уже с обоими философами и с платонизмом вообще будет творчество самого Лосева. Говорят, Прокл был «реставратором». Тогда, в свою очередь, о «русском Прокле» нужно говорить как о заведомом «архаисте». Это и так и одновременно не так. Так – потому что Лосев действительно отдал много сил трудному делу перевода и комментария сложнейших древних текстов, и многие из них действительно вернул современной культуре. Не так – потому что он не был только классическим филологом, он еще всегда ставил перед собой далеко идущие философские цели и смело следовал им – не архаист уже, но подлинный новатор. Платонизм нужен современности и живет в ней, доказывал Лосев и когда писал первую свою книгу «Античный космос и современная наука», и когда прощался с темой всей жизни, ставя последнюю точку в своей «Истории».

Философ системы, точных и детальных расчленений, приверженец ажурных конструкций мысли и сверхплотных обобщений, Лосев счастливо сочетал в себе академическую строгость (во вполне современном, с оттенком невозмутимой монументальности, смысле) со страстным, едва ли не первозданным (под стать радостям античных неофитов-первооткрывателей) преклонением перед безднами Ума, перед «золотистой далью вечной проблемности» ³ мышления. Потому ему и выпало немало горького в жизни, что он смело вступался за античную магию и средневековую схоластику, высмеивал просвещенство и презирал рассудочность, верно служил принципам чистой мысли и храбро мыслил о принципности бытия – уж точно подобно Проклу. Любить мысль, радоваться самому процессу мысли и мыслить радостно умели они оба, даже если предмет размышлений избирался самый сухой, самый вроде бы абстрактный. Что, казалось, может быть проще и отвлеченнее, скучнее и безжизненнее даже, нежели геометрическая точка? Можно ли о ней рассуждать едва ли не всю сознательную жизнь, можно ли тратить художественные дарования на подлинные гимны во славу этой самой абстракции? Мы убеждаемся – и можно, и нужно, стоит только раскрыть VII том «Истории античной эстетики» и прочесть, как Лосев излагает образчик математической онтологии по Проклу… нет, читаем настоящую философскую поэму, у которой два конгениальных автора, поэму о точке ⁴…