Та же участь ожидала и все остальные сочинения, рожденные по ходу логико-философского «штурма»; его протяженность во времени вышла краткой, он сошел на нет после изгнания Лосева из университета в 1944 году в результате доноса и обвинения в «идеализме». Так пришлось оставить темы «математические» и в дальнейшем сосредоточиться – уже более удачливо – на «истории античной эстетики». Надежды на относительную нейтральность логико-математических тем оказались иллюзорными, и обо всем размахе лосевских замыслов и результатов в этой области может судить лишь современный читатель. В который раз подтвердилась печальная истина, со знанием дела констатированная П.А. Флоренским, о неизбежности отставания по фазе по меньшей мере на полвека между взлетом одинокого творчества и признанием заслуг творца медленно дозревающим обществом.
Кроме обстоятельств внешнего порядка сознательные логико-математические «экскурсы» диктовались и внутренней потребностью творческого бытия философа. Скажем так: работа, проделанная им на отрезке жизни вплоть до фатальной «Диалектики мифа», позволяла не только с уверенностью указывать на «трех китов», несущих, по Лосеву, весь груз миропонимания, – Имя, Миф, Число, – но и точно определяла программу научных исследований. Именно вслед за (или, вернее, вместе с) «философией имени» и «абсолютной мифологией» должна была строиться и «философия числа». Но в строительстве этом существенно, подчеркнем, различался род действий, о чем надобно судить с должной бережностью и пониманием.
Очевидное тяготение Лосева к систематическому методу диалектики с опорой на упомянутую выше триаду позволяет твердо соотнести его с давней и необычайно стойкой традицией. Первые звенья в этой цепи преемств составляют Платон и Аристотель, далее следуют неоплатоники во главе с Плотином и Проклом, затем – Николай Кузанский, потом – немецкие идеалисты в лице Шеллинга и Гегеля. Наконец, новое и последнее звено было ковано на кузне отечественной мысли… Конечно, диалектическим методом блестяще владели многие из лосевских учителей и современников, вспомнить хотя бы Вл. Соловьева, Флоренского, Франка, Карсавина, Ильина, Муравьева. Пожалуй, лосевский вклад и на этом фоне выделяется своим идейным монизмом, непоколебимой последовательностью в приложениях, возведенным в принцип универсализмом. Но не только. Здесь еще явлен как раз итог, фактически произнесено последнее слово. По констатации В.М. Лосевой, написавшей интереснейшее предисловие к «Диалектическим основам математики», в «случае Лосева» мы имеем дело с одним из «завершительных, резюмирующих умов», каковые «всегда появлялись в конце великих эпох для того, чтобы привести в систему вековую работу мысли и создать инвентарь умирающей культуры, чтобы передать его новой культуре, только еще строящейся» (
Теперь нужно уточнить характер означенного образа платоновской цепи, вернее сказать, цепи платоновско-лосевской, если брать ее крайние звенья. Когда в 20-х годах систематизирующая мысль Лосева касалась проблем идеологических, социальных и религиозных, платонизм неизбежно получал (когда – скрытое, когда – открытое) православное переосмысление и критику. «Последний русский диалектик» не порывал с двухтысячелетней традицией, но указывал ее недостатки и даже опасности (для непосредственного жизнепонимания) вроде, скажем, безличного онтологизма или пантеизма. Потому в сферах Имени и Мифа идейный вклад упомянутой цепи нуждался в принципиальных поправках, оговорках и дополнениях. Когда же в 30 – 40-х годах Лосев сосредоточился на философских вопросах математики и логики, полагаясь, как мы уже предположили, на относительную нейтральность этой области, прежняя неоплатоническая техника мысли уже не требовала качественных изменений. В сфере Числа великая цепь укреплялась не столько наращиванием, сколько отделкой в некоторых старых звеньях. По приложении старинного и даже древнего метода, в свете незыблемых «принципов» недостающие обобщения получали именно «факты» той обширной области точных наук, что традиционно считалась самой структурированной и вообще развитой областью знания Нового времени.