— Дыни — это бахчевые, — возразил пилот, но тотчас добавил: — И дыни есть, успокойтесь. Где же Володька? Витя, дай-ка им пока почту, что ли.
Со мной и Сапаром он поздоровался кивком и сразу же перестал обращать на нас внимание. Я присел на корточки в тень от крыла, Сапар выгружал дыни — длинные полосатенькие «вахарманы» и ярко-желтые кругляши «гуляби».
Парень в майке вышвырнул из самолета толстый мешок с газетами и журналами, а затем подал Михальникову перевязанную крест-накрест шпагатом пачечку писем. Начальник небрежно перебросил ее мне: насколько я знаю, писем он никогда не писал и не получал.
Сразу три письма от матери, обнаруженные в пачке, расстроили меня. Я знал, что в них. Хорошо хоть телеграммами перестала бомбить.
В пачке было два письма Шамаре, одно — Сапару, служебных три пакета из Гидрометслужбы и конверт с видом города Сочи.
— «Михальникову Вадиму Петровичу (лично)», — прочитал я вслух.
— Что такое? — круто повернулся Вадим Петрович, равнодушно наблюдавший за выгрузкой дынь и овощей.
— Письмо вам, «лично».
Я протянул конверт. Начальник не взял его — схватил, но, видно, опомнился и, кинув на меня искоса взгляд, спокойно осмотрел письмо. Пожал плечами и небрежно сунул его в карман брюк.
— Дай-ка, Никита, закурить твоих аэрофлотовских, — произнес он лениво. — Ну, копун чертов этот Шамара. Как провалился, жди его.
— Идет! Идет Володька... Ай, тележка тащит! — весело крикнул лоснящийся от пота Сапар.
Я заметил, что руки Старого, когда он закуривал, дрожали. Словно с большого перепоя.
— Ты бы помог, — сказал он.
Я пошел навстречу Шамаре. Тележка вязла в песке, хотя груз был небольшой: обвязанный тряпками ротор, маленький черный чемоданчик и четыре фанерных ящичка — посылки домой. Я знал, что начинка в них обычная — банки говяжьей тушенки и шкурки.
— Ты придерживай, а я буду толкать, — сказал Шамара. Для ашхабадской командировки он приоделся: несмотря на жару, надел желтую нейлоновую рубаху, фирмовые джинсы и сандалеты. Ну, ну...
Проклятые ящики съезжали на край на каждом барханчике. Кое-как мы дотянули тележку до такыра, а там уж до самолета она шла легко. Сапар принялся грузить на нее ящики с овощами и картошкой, а по центру пристроил дыни.
— Слышь, Володь, — Никита замялся, — иди-ка на пару слов.
Они отошли в сторонку. Старый, не замечая ничего, отрешенно смотрел куда-то на северо-запад.
— Витя, прихвати сумочку, — сложив ладони рупором, крикнул Никита.
— Ладно! — раздалось из брюха самолета, и через секунду из двери высунулась рука, на которой висела синяя спортивная сумка с полустертой надписью «Таллин».
Шамара подхватил сумку, в ней что-то звякнуло. Стеклянное и по звуку не пустое.
— Юрик, отдай Айнушке, возвращаться не хочу, — подмигнув, доверительно сказал мне Володя и аккуратно поставил сумку среди дынь, в самую середку повозки.
Я прикинул, что в ней с десяток бутылок, а то и вся дюжина. Это была Шамарина валюта, его личная собственность. Обычно небольшой запас водки — общественной — был у начальника станции. Мало ли зачем: угостить случайного гостя, заночевавшего на станции шофера. Хотя гостей, на моей памяти, в Бабали что-то не бывало.
Похоже, Вадим Петрович дождаться не мог их отлета. Он молчал, лицо его было напряженным и казалось еще более острым, чем всегда.
— Ну, покедова!
Володя шустро забрался в самолет и махнул нам.
— Письма! Письма взял, Володя?! — вдруг завопил Сапар.
— Вот они! — Шамара вынул из кармана примятые конверты и развернул веером. — Бувайте!
Никита солидно пожал нам руки.
— Да! — вспомнил он. — В ваших краях про бандита не слышно? Какой-то казах с Мангышлака шарашится на краденом мотоцикле. Из тюряги рванул, вооружен — имейте в виду!
Сапар сокрушенно зацокал, мы с начальником промолчали.
Через минуту желтый самолетик, ударив нам в лица горячей струей пыли, оторвался от такыра и взял курс на юг, увозя Володю Шамару, испорченный ротор и наши письма.
10
ЧТО БЫЛО В ПИСЬМАХ
Ашхабад, проспект Ленина, общежитие ТГУ,
Иолыевой Джамал.