— Если птица родилась птицей, она будет летать, — монах поклонился и, поднимая голову, понял вдруг, что смотрит в прищуренные птичьи глаза на лисьей морде и на расплывающуюся в усмешке острозубую пасть.
— Привет, — сказал морф. — Да превратятся твои мысли в реальность.
— Политические эмигранты? — усмехаясь, спросил монах.
— Боже упаси, — сказал лис и смущённо переступил передними лапами. — Мы просто материализуем свои грёзы. Ну, по крайней мере, я.
— А ты? — повернулся монах к Бенжи.
— Я?
Андроид обернулся к Ае, и та, улыбаясь, развела руками: мол, давай сам.
— Я — машина, — сказал Бенжи. — Я не интересуюсь политикой, какой из меня эмигрант. Мы вместе, — и он кивнул в сторону Аи.
Тибетец посмотрел на Аю, но та промолчала.
— Ну, что ж, — сказал он, оглядывая всю компанию. — Хорошая карма — это пространство для создания будущего равновесия. Хотите его — пойдёмте. И ты, — он кивнул Джите, прижимавшей к животу всё ещё дрожащий ханг, — ты тоже спускайся, если хочешь.
Гомпа встретила их многоголосым детским гомоном. Детей было много, человек тридцать — худенькие, одинаковые, с глазами, так откровенно ждущими чуда, что лисы, электризуясь, переглянулись.
— Машина! Машина! — закричал маленький мальчик в меховой чубе, указывая на Бенжи пальцем.
— Ага, машина, и мужество у меня твёрже стали, — вполголоса буркнул Бенжи, с деланным интересом разглядывая свои ноги.
— Нет занятия глупее, чем сокрушаться по поводу того, что ты есть тот, кто ты есть, — так же вполголоса, почти шёпотом, не поворачиваясь, а только скривив в его сторону губы, сказала Ая. — Ты — самый лучший, просто не знаешь до конца размеров своего счастья.
Она слабо шевельнула руками, и из мёрзлой земли, как раз между присыпанными белыми электрическими искрами лисами и детьми, увлекая за собой камни, глину и комья бурой травы, медленно и величаво вылупилась голова голема.
— Как не знать, — хмыкнул андроид, прикидывая в уме размеры разбуженного Аей создания. — На сегодня метров шестьдесят будет по вертикали, и всё моё.
Он поднял глаза и увидел, как голова великана, кряхтя и качая ближайшие постройки, моргает подслеповатыми глазками и вынимает из земли каменную руку.
— Зачем это всё? — печально покачал головой уже знакомый монах. — Это пустое.
Он ступил перед лисами и похлопал великана по вывернутому из земли могучему плечу — этакой бесстрашной козявкой.
— Мммм… — гулко замычал голем, поворачивая к нему каменное лицо.
— Яму потом за собой засыпь, — тихо сказал монах и, развернувшись, пошёл прочь.
Всё так же медленно и так же величественно голем поднял свою высунутую из земли руку и пошевелил пальцами, наблюдая, как на припорошенную снегом землю с них осыпаются песок, камешки и живые полёвки.
— Ммм… — снова промычал он, после чего осторожно, как только мог, подгрёб под себя бурозём вперемешку со снегом и застыл.
— Пойдём? — спросил в наступившей тишине Мэтт.
53. 2331 год. Бенжи
Здесь, в монастыре, Бенжи вовсе не чувствовал себя ни гостем, ни изгоем.
Наверное, точно так же, как им не чувствовал бы себя купленный по случаю и привезённый в дом любой другой электронный агрегат. По прошествии стольких лет он, конечно же, имел некоторое представление о людях, чувствах и интеграции в коллектив, но, по большому счёту, ему было всё равно.
Пока люди занимались своим, человеческим, он от нечего делать сосредоточился на проявлениях эволюционной самоорганизации на примере монастыря и его обитателей.
Когда-то давным-давно, ещё сидя в тесном машинном отделении материнского челнока, он долго размышлял об эволюции и пришёл к выводу, что, в сущности, эволюция состоит из бесконечной последовательности сложных синергетических процессов: будь то формирование элементарных частиц, образование живой протоклетки или рождение всё новых и новых каналов передачи информации.
Все эти спонтанные переходы открытых неравновесных систем от простых и неупорядоченных к сложным и упорядоченным в конце концов уложились в его системнике в незатейливую теорию о неоднородной асимметрии природных процессов, которая состояла в постулируемом неравноправии процессов разрушения систем и антагонистичных им процессов самоорганизации в пользу последних.
Все процессы самоорганизации, думал Бенжи, имеют общий, универсальный алгоритм: в точности так же само, как разрушение всегда стремится к равновесию и выравниванию тех или иных потенциалов, самоорганизация нуждается в их создании.
Гомпа не была исключением: захудалая коммуна, эдакая идейная община из пятидесяти не до конца понимающих друг друга человек, собственностью и ресурсами которой были два гектара суровой гористой местности, она представляла собой обычную неравновесную систему третьего и далеко не последнего порядка.
Бенжи долго не мог определиться с параметрами упорядоченности, но в итоге вышло так, что соотношением, связывающим огромное количество протекающих в монастыре микропроцессов, как ни странно, оказалась положительная обратная связь, — другими словами, то самое, недополученное и недоданное людьми друг другу понимание.
Пришедшего звали лама Сэсэн.