Реальная жизнь

– Анна, у меня пятнадцать минут. Не больше. Пойдемте ко мне в кабинет, поговорим.

По дороге я произнесла заготовленную речь. Мол, у меня был трудный период в жизни. Проблемы с голосом. Поэтому я и исчезла таким вот неподобающим образом. Не знала, что делать. Да и до сих пор не знаю. Но очень хочу снова петь, сказала я. Больше всего на свете.

Говоря все это, я как никогда отчетливо понимала, что так оно и есть.

– Смогу ли я восстановиться? – спросила я. – Что для этого нужно?

Марика открыла дверь в свой кабинет и жестом пригласила меня внутрь.

– Я все равно никак не пойму, – сказала она, усаживаясь. – Почему вы ко мне не пришли со своими проблемами?

– Я не… не знаю. Наверное, боялась потерять роль…

Марика приподняла бровь, словно говоря: и как, сработало? Затем пролистала свою записную книжку и нашла номер лора. Рано о чем-то говорить, сказала она, пока мы не поймем, с чем имеем дело. Пообещала, что консерватория заплатит. Я позвонила врачу и записалась на прием. Марика сидела и смотрела на меня.

– Но все-таки, – проговорила она, когда я повесила трубку, – на той репетиции вы пели. И судя по тому, что я слышала, причин для беспокойства нет. Но лучше перестраховаться. А вдруг действительно есть какая-то проблема – мы же не хотим, чтобы вы ее усугубляли? Это, знаете ли, чревато.

По пути домой я загуглила «заболевания голосовых связок». Опухоли и узелки. Полипы. Паралич. За всей этой медицинской терминологией неизменно крылась какая-нибудь гадость. Я открыла картинки и стала разглядывать всевозможные наросты на связках – они напоминали спелые гроздья, которые вот-вот сорвутся с ветки. Было в этих картинках что-то порнографическое. Припухлость розовых складок. Блестящая слизь. Я заметила, что сидящий рядом мужчина поглядывает на мой экран, и, смутившись, закрыла вкладку.

* * *

Здесь не было ощущения, что ты пришел к врачу. Стены украшали фотографии оперных певцов с автографами, окно с эркером выходило в заросший сад. Лор сидел за большим столом красного дерева, который был бы уместен в кабинете директора престижной школы-пансиона. В ободряющей, отеческой манере – мол, сейчас мы во всем разберемся, дорогая, – он показал мне маленькую камеру и объяснил, что поместит ее в глубь моего горла. А потом попросит что-нибудь спеть, и тогда, сказал он, мы наверняка узнаем, в чем дело.

– Спеть? – переспросила я. – Но я не могу петь! Именно поэтому я к вам и пришла!

– А мне не нужно идеальное исполнение, – ответил он. – Пойте как поется. Что-нибудь спокойное, будьте добры. Да хоть просто «и-и» потяните – с камерой-то внутри. Боюсь, это немножечко неприятно… Уверяю вас, – добавил он, – вам нечего стесняться, дорогая, я чего только в жизни не слышал.

Врач поместил камеру мне в горло, и я выдавила несколько нот. Изображение – мои голосовые связки, трепещущие, словно бабочка, накрытая стаканом, – транслировалось на стоящий перед ним экран, и он смотрел на него, не произнося ни слова. Даже эти робкие ноты причиняли боль, и меня охватила безнадежная тоска.

– Достаточно, – сказал он и убрал камеру.

Я знала, что он скажет. Узелки. Операция. Месяцы на восстановление, но смысла в этом уже все равно не будет. Никто не сохранит за мной место в консерватории. Слишком это хлопотно, а уж особенно после всех моих выходок. Отчислят и забудут.

– Смотрите, – сказал он.

Он медленно промотал видео назад и поставил на паузу.

– Вот четкий кадр, – сказал он. – Видите? Все у вас в порядке.

Я уставилась на экран.

– Все в порядке? – переспросила я. – Но этого не может быть!

– Я имею в виду, в физиологическом плане. С физиологической точки зрения все хорошо. Со смыканием есть небольшая проблема, вот видите, здесь? Связки не до конца смыкаются. Вон, щелка наверху. Но это дело техники. Медицине тут делать нечего.

– Но я же не могу петь! Почему я не могу петь?

– Голос – штука хитрая, – отозвался врач. – Вот мы вывели его на экран – всю его механику. Он здесь как на ладони. Я могу объяснить вам, как мы производим те или иные звуки. Преподаватель может объяснить вам, как все это воплотить на практике. Но голос – ужасно капризная зверюга, и, наверное, именно поэтому его и приходится так долго дрессировать. Это вам не скрипка, которую положил в футляр, на следующий день достал – и ничего не изменилось. Как-то раз ко мне обратилась пациентка: ее бросил муж, и с того самого дня она начала заикаться. Физиологических оснований – никаких. А однажды приходила очень известная певица сопрано. Растеряла все свои козырные ноты, и я вам скажу: в ее горле не нашлось этому никакого объяснения. Зато выяснилось, что тенор, с которым она была занята в одной постановке, нелестно отозвался о ее верхнем до. Отпустил какое-то язвительное замечание после того, как они отыграли спектакль. Голос очень самолюбив, у него, понимаете ли, тонкая душевная организация. Даже если самих себя мы считаем толстокожими.

Врач дал мне номер речевого терапевта.