Реальная жизнь

На Рождество Макс мне написал. Целых два слова: «С Рождеством!» Я было обрадовалась, хоть и старалась саму себя одернуть, а потом, перечитав сообщение еще раз, вдруг подумала, что это, возможно, просто рассылка – совершенно обезличенное поздравление. Не исключено, что он разослал его всему списку контактов, хотя вряд ли он такими вещами занимается.

И снова ритуалы. Мы с родителями сходили в церковь. Новый пастор поднимал людей и расспрашивал, какие подарки они получили, а потом как-то ловко связал это с Богом, и мама разозлилась, когда я начала ехидничать.

– Это прекрасный человек, – отрезала она.

Рождественские обеды стали тише с тех пор, как умерли бабушки и дедушки и остались только мы. Я заметила, что родители друг к другу почти не обращаются, все больше ко мне, и подумала: разговаривают ли они вообще, когда меня нет?

После обеда я спела несколько рождественских гимнов, а папа выпил пару бокалов вина и расчувствовался. Мы полезли под елку за подарками. Как-то на Рождество мама запретила мне прикасаться к гирляндам – они электрические, сказала она, а значит, могут тебя убить, – но однажды, оставшись в комнате одна, я гирлянду все-таки потрогала. Не смогла удержаться, очень уж хотелось посмотреть, что будет. И остаток праздника пребывала в ужасе, все ждала, что вот-вот умру.

Потом всей тяжестью навалился рождественский вечер, напоминавший воскресенье, которое никак не кончится. Мы без энтузиазма поиграли в «Скрэббл» – единственную игру, в которую можно нормально играть втроем, – но особого удовольствия это никому не доставило. Я сочинила множество сообщений Максу: и смешных, и дерзких, и кокетливых, и трогательных, и холодных. Но поняла, что ни одно из них не сподвигнет его на то, что я хотела услышать в ответ, и все удалила.

* * *

Прошло еще несколько пустых дней, и настала пора уезжать.

– Ты уж сообщи нам, когда там твой спектакль будет, – сказала мама на станции. – Мы приедем.

– Обязательно, – отозвалась я, хотя твердо знала, что ничего им сообщать не буду.

Я была вконец измотана. Очень уж это утомительно – когда рядом человек, который все время за тобой наблюдает и все время недоволен. Несколько раз за минувшую неделю, когда мама на минуту выходила из комнаты, я ловила себя на том – привычка, в которой я не отдавала себе отчета, пока не начала петь, – что только тогда выдыхаю.

Они остались на платформе, а я зашла в поезд и из окна снова увидела их. Меня сразу начала грызть совесть. Взглянув на родителей со стороны, я вспомнила о чулке, который мама, как раньше, повесила в изголовье моей кровати, о десертном вине, которое папа купил, потому что я его люблю, о новом свитере, который идеально подходит по цвету к моим глазам. Я спросила саму себя: почему же мне так трудно быть с ними поласковее – ведь мне бы это почти ничего не стоило? Они помахали мне, и поезд тронулся.

Напротив меня сидели две женщины, которые обсуждали, почему они больше не смотрятся в зеркало.

– Если в лифте есть зеркало, – говорила одна из них, – я захожу спиной вперед. Конечно, всегда рискуешь не заметить, что на лице осталась зубная паста, но в общем и целом, – подытожила она, – жить так гораздо легче.

Я надела наушники и стала слушать плейлист для ближайшего выступления. Я находила какое-то извращенное утешение в том, чтобы, внимая всем этим историям о страданиях и предательстве, воображать себя в центре трагического действа. Они размывали мою решимость. Наверное, человек может простить любое унижение, любое хамство, если все, что он знает о любви, он узнал из произведений искусства. Героиня всюду следует за героем: не уходит от него, хотя он дурно с ней обращается и причиняет ей боль, любит его, хотя он ее не любит или любит другую. А все потому, что – вслушайся, вслушайся в ее чувства! – слышишь, какая страсть?..

Глава девятая

Первое, что я заметила, вернувшись к супругам П., – как сильно у них воняет капустой. Теперь я уже не могла вспомнить, было ли так раньше. Может, я просто привыкла к этой вони и перестала ее чувствовать – так, когда купаешься, сначала холодно, а потом нет. Тело и вода становятся одной температуры. Может, я и сама капустой попахивала.

Окна были темными, но под дверью виднелась полоска света и бормотал телевизор. Я постучала и вошла.

– Прошу прощения за беспокойство, – сказала я. – Я просто хотела сказать, что вернулась.

Пришлось протиснуться мимо елки, чтобы их увидеть. Они поставили ее у самого входа, перед диваном: дверь задевала ее всякий раз, когда открывалась, и шарики позвякивали. Елка была огромная и вся завешанная украшениями: красная, синяя, розовая, желтая, золотая мишура, всевозможные гирлянды, море гномов.

– Я – это которая из вас, хе-е? – спросила миссис П., не оборачиваясь.

Они с мистером П. сидели на диване и смотрели «Дневник Бриджит Джонс». Как раз дошли до финальной сцены, где идет снег и героиня бежит по улице в одних трусах. Мистер П. подался вперед и нажал на паузу, но глаз от экрана они так и не оторвали.