Реальная жизнь

И постаралась отогнать воспоминание.

* * *

С Тарой мы встретились накануне Рождества. Она сняла с малыша шапочку и пригладила его кудряшки, усадила к себе на колени, и он принялся лупить рукой по столу.

– Боже, – сказала она. – Ты только посмотри на себя! Я сейчас разревусь от зависти.

– Что? Почему?

– От тебя такая энергия исходит. Свобода! И одета ты так сексуально…

Я решила, что она, должно быть, кривит душой. На мне были легинсы и один из свитеров Лори, который я по ошибке прихватила с собой, с надписью на груди «Да пошел он к черту!». Тара и посмотреть-то на меня толком не успела: ее куда больше занимал ребенок. Сейчас, например, она приложила руку к его красной щечке, проверяя, тепло ли ему.

– Хм, спасибо, – пробормотала я. – Я стараюсь.

Наша дружба началась еще в младших классах, и нам удалось пронести ее через подростковые годы, хотя Тара была гораздо популярнее меня. Родители ей все разрешали, часто их вообще не было дома – просто мечта, а не предки, – поэтому она постоянно устраивала вечеринки. Казалось, ей все дается без труда. Она хорошо училась, у нее была куча друзей. Мы мечтали, что когда-нибудь вместе переберемся в Лондон, и я была разочарована, когда она выбрала университет поближе к дому, чтобы каждые выходные видеться со своим парнем. А сразу после выпуска она вернулась домой, к нему.

Малыш протянул ко мне ручонки.

– Какая лапочка, – сказала я и только потом сообразила, что, наверное, надо было сказать «какой лапочка».

– Ой да, такой сладкий!

Из-за этого ребенка мы вели себя друг с другом словно чужие. Полагалось говорить о нем, я это сознавала, но понятия не имела, какие вопросы задавать. Я ложкой собирала сливки со своего горячего шоколада, а она рассказывала мне о кормлениях, укладываниях и истериках. Ребенок – это был идол, которому она теперь поклонялась, и мне приходилось делать вид, что я не помню, какой она была раньше.

– Ну, расскажи мне все-все-все, – попросила она. – Как оно там, в реальном мире?

Она сказала это вроде как в шутку, но мне показалось, что это шутка только наполовину, и я решила ее не расстраивать. Рассказала о Лондоне, о Лори, мимоходом упомянула Макса – но все в негативном ключе. Она сочувственно ахала и охала, а сама пыталась отобрать у малыша свою ложку, и на меня стала наваливаться тоска.

Когда ей понадобилось в туалет, она попросила меня подержать ребенка. Я усадила его лицом к себе. Зрачки у него были огромные, во все глаза – открытый, простодушный детский взгляд, – хотя, наверное, это не только взгляд, сами дети и есть такие. Он не сопротивлялся, а сразу протянул ручонки и попытался вцепиться мне в волосы и лицо. Интересно, на каком этапе с биологической точки зрения такая доверчивость становится скорее опасной, чем полезной? Когда он начнет вырываться и кричать, оказавшись на коленях у незнакомого человека? Я испытала облегчение, когда Тара вернулась и забрала его у меня.

* * *

К вечеру на меня навалился кошмар ностальгии. Ритуалы, которые, как я думала, вернут меня в далекое детство, сейчас представлялись мне бессмысленными, хотя я продолжала упорно исполнять их, словно актер, читающий пьесу перед пустым залом. Я испекла капкейки и глазурью нарисовала на них всякие рождественские символы. Потом час отмывала посуду, тщательно проверяя, чтобы не оставалось никаких следов, и думала, кто же все эти кексы будет есть. Сходила погулять с папой. Поскольку его лица в темноте почти не было видно, я спросила: как мама, с ней все хорошо? – но он сделал вид, что не понимает, о чем я. Он забрался в сад к соседям и срезал у них несколько веток остролиста. Я вспомнила, как однажды в канун Рождества он внезапно остановил меня посреди улицы и сказал: «Тс-с, послушай», – и до моего ухадонесся колокольный звон, хрусткий и колючий в темноте, словно треск льда под ногами.

Мы вернулись домой и сели смотреть «Эту замечательную жизнь», но в одной из рекламных пауз мелькнул ролик, снятый в парке Хайбери-филдс, и я ляпнула: о, это недалеко от того места, куда мы с Лори переезжаем, – и только тут сообразила, что еще ничего им не говорила. Телевизор тут же был переведен в беззвучный режим. Мама засыпала меня вопросами: «А что случилось? Анна, послушай, я же вижу, что ты врешь. Что-то ведь случилось? Куда вы переезжаете? Почему? Ты знаешь этот район? Там далеко от метро?» А потом допрос перерос в совершенно бессмысленное препирательство, и я никак не могла взять в толк, почему она так расстраивается, и найти слова утешения. В конце концов она сказала: «Ладно, что ж, поступай как знаешь. Собственно, ты всегда так и делаешь» – и я ушла наверх. Из ресторана, в котором мы однажды были с Максом, я прихватила коробок спичек. Я чиркнула одной из них, а когда она догорела, стала зажигать одну за другой, пока коробок не опустел, а комната не наполнилась дымом.

* * *