Реальная жизнь

Режиссер не потрудился даже представиться. Просто вошел в зал – так буднично, словно забежал за подставкой для нот. Оперся на фортепиано, посмотрел на часы и уставился в окно. Прошла минута-другая, все продолжали гомонить, и тут он как рявкнет:

– Репетиция уже началась, будьте добры заткнуться и не тратить мое время попусту!

Сработал фактор внезапности – тут же наступила тишина. Режиссер был профи. Он отлично знал, как организовать толпу.

– Ну что, давайте для начала познакомимся? – оскалился он и принялся командовать: – Разбиваемся на пары! Один из пары ведущий. Выбирает любую эмоцию. Показывает ее напарнику. Говорить запрещено. Ни слова! Если вы ведомый, смотрите в оба. Прочувствуйте то, что чувствует партнер. Почувствуйте то же самое. Получилось – меняйтесь. Все. Поехали!

Молча мы разбились на пары и выбрали ведущих. Большинство прибегли к указательным жестам и тыкали в основном в себя.

– Это упражнение на эмпатию, – ворчал режиссер, расхаживая по залу. – Будьте внимательны к коллегам. Это вам не гребаная пантомима!

Я оказалась в паре с Фрэнки. Мы, наверное, целую вечность смотрели друг другу в лицо, затем он робко улыбнулся и, кажется, сконфузился. Я постаралась состроить такую же гримасу. Режиссер подошел и впился в нас взглядом. Мы замерли.

– И какая это была эмоция? – спросила я, когда он наконец двинулся дальше.

– А разве не ты водила? – отозвался Фрэнки.

– Так, давайте сразу кое-что проясним, – сказал режиссер, отсмотрев все пары. – Мне до вас нет никакого дела. Это ваша работа, не моя. У нас тут, конечно, учебное заведение, но давайте договоримся раз и навсегда – я вам не учительница. Спектакль – вот моя задача. Спектакль – это ко мне. Все остальное как-нибудь сами. Слезы – не ко мне. Личная жизнь – не ко мне. Кто вы и откуда – тоже не ко мне. И оправдания не ко мне. Ко мне – только спектакль. Уяснили?

Мы закивали: мол, уяснили.

– И вот еще что, – продолжал он. – Судя по всему, кому-то из вас придется сильно попотеть. У меня на сцене никто не станет изображать гнев, потрясая кулаками, а печаль – обливаясь слезами. Понятно? Будьте любезны включить голову и подумать, как ведут себя настоящие люди в настоящей, мать вашу, жизни! Разуйте глаза. Приглядитесь хорошенько. Кулаками трясут люди, которые только притворяются, что злятся. Плачут только стервы-манипуляторши. Сделайте одолжение, начните изучать человеческую, черт возьми, природу! – закончил он.

В тот вечер я пристально следила за Максом. Он готовил, а я сидела на диване, скрестив ноги, с книжкой в руке, и исподтишка наблюдала за ним, делая вид, что погружена в чтение. Я смотрела, как он тычет в телефон, лежащий на кухонной столешнице, и прокручивает экран вниз, что-то читая, – рецепт, наверное, хотя я никогда не видела, чтобы он готовил по рецепту. Я смотрела, как он поднимает голову и бросает взгляд в окно, словно ему пришла в голову какая-то мысль, может быть, важная, словно он что-то забыл сделать. Я смотрела, как он проводит рукой по волосам, потягивает вино, опять косится на телефон. Я смотрела, как он помешивает содержимое кастрюли, и пробует с кончика ложки, и пристраивает ее на краешек крышки, чтобы не запачкать столешницу. Я смотрела, как он оглядывается на меня, улыбалась и притворялась, что читаю. По поведению Макса невозможно было определить, что он чувствует. Я старалась, но мои старания ни к чему не приводили.

Я пыталась посмотреть на него глазами беспристрастного наблюдателя.

Вот он – стоит под галогеновыми лампочками, резко высвечивающими седину в его волосах и морщины на лице. Обычный мужчина средних лет, говорила я себе. Ничего особенного. Мужчина средних лет, который стоит на кухне и готовит мне ужин. Но я не могла сохранять голову холодной. Не могла отстраниться. Ведь мне нравилось, что он уже потрепан жизнью, что он пробыл в своей коже дольше, чем я – в своей. Мне нравилось, что мы перестали все время ходить по ресторанам, что он стал для меня готовить. Что он надевал фартук и не мог понять, почему меня это так забавляет.

Я смотрела, как он закрывает кастрюлю крышкой и убавляет жар.

Смотрела, как он подходит ко мне.

Он повалил меня на диван и укусил за губу. Специи с его языка обжигали.

– Прекрати так на меня смотреть, – сказал он.

* * *