Реальная жизнь

И он стал рассказывать, как ему нравятся мои глаза, волосы и вот это местечко на бедре, где такая мягкая кожа. Он рассказывал, как ему нравится, что я ненавижу машины на улицах, и голубей, и час пик, хотя клянусь в любви к Лондону, и умудряюсь принимать всякую ерунду близко к сердцу. Он рассказывал, как ему нравится моя улыбка, и иногда, когда я улыбаюсь, ему кажется, что он сумел сделать меня счастливой – не мимолетно, а навсегда. Он рассказывал, как ему нравится, когда я ревную: и сам факт ревности, и как я делаю вид, что вовсе и не ревную. Даже жалко, что нельзя заставить меня ревновать почаще, добавил он. Он рассказывал, как ему нравится, когда я дуюсь. Это же прелесть что такое – как я погружаюсь в пучину тоски в искренней уверенности, что моему горю ничем не помочь, и тут же напрочь об этом забываю, если ему удается меня рассмешить.

– Да ты надо мной потешаешься, – сказала я. – Какое-то сомнительное у тебя внимание.

– Ни в коем случае. Разве я посмел бы над тобой потешаться? Ты слишком серьезная особа, как можно! Говорю как есть. Сейчас я тебе покажу. Закрой глаза.

Я закрыла глаза и почувствовала, как он задрал мой топ.

Он сказал: «Лежи смирно», и я услышала, как он что-то ищет на тумбочке, а потом вдруг почувствовала на коже холодные прикосновения чернил.

– Вот. Смотри. Это тебе.

Я открыла глаза и скосила взгляд на свой живот. Там было нарисовано сердце.

Глава шестнадцатая

Следующим утром по дороге в консерваторию я написала Лори и попросила прощения. Она мгновенно ответила:

«Я сама не знаю, на что рассчитывала, поэтому не знаю, с чего так разозлилась. Я только, черт возьми, надеюсь, что ты знаешь, что делаешь».

Пока я раздумывала, что ответить, от нее пришло еще одно сообщение:

«Не парься, переживу. Но пока уж будь добра, не лезь ко мне».

Я ответила, мол, ладно, буду по тебе скучать, и тут позвонила Анджела.

– Анна, – проговорила она, – ты где?

– Почти в консерватории. А что?

– Ну, вообще-то у нас с тобой занятие. Десять минут как началось.

Я напрочь забыла, что на этой неделе она возвращается.

– Извините, пожалуйста! – воскликнула я. – Сейчас прибегу! Но, честно говоря, я до сих пор не до конца поправилась… Не уверена, что мне стоит петь… Может, лучше отменим занятие?

– Погоди, ты что, до сих пор не поешь? Уже сколько? Больше двух недель? И никаких улучшений? Тогда я тем более хочу тебя видеть! Беги скорее, жду тебя.

И я поспешила к ней, твердя себе, что хватит валять дурака. До спектаклей меньше двух недель. Если я осмелюсь посмотреть страху в глаза, говорила я себе, вполне возможно, меня ждет приятный сюрприз. Все окажется не так страшно, как я думаю. Так бывает, когда напорешься на что-нибудь ногой, инстинктивно зажмешь ушибленное место – боль пронзает насквозь! – и боишься даже посмотреть, что там: оторванный ноготь, кровища? И наконец соберешься с духом, разожмешь пальцы – а там ничего.

– Прошу прощения за опоздание! – выпалила я и с натужной беззаботностью принялась болтать о режиссере, репетициях, поездке Анджелы, стараясь отдалить момент, когда она попросит меня спеть.

Она перебила меня:

– Анна. Что происходит?

– Да ничего… В каком смысле «происходит»?

– По-моему, ты совершенно здорова. Малость взвинчена, да, но точно не больна. Я-то думала, ты придешь вся простуженная. Так в чем же дело?

В нашем деле нельзя давать слабину – затопчут. Я это знала. Если ты просишь о помощи, то тем самым подтверждаешь, что не тянешь.

– Да сама не пойму, – сказала я. – Непонятное что-то творится. Но чувствую себя как-то не так.

– Ладно, давай посмотрим. Сейчас потихонечку начнем распеваться. Посмотрим, что там у нас с голосом.

Я сделала пару вдохов, пытаясь расслабиться в знакомой обстановке репетиционной. Не так все это и страшно. Сколько часов мы с Анджелой здесь провели, работая над моим голосом, – уж чего она только не слышала. Бояться нечего.