Реальная жизнь

Я думала, Винсент примерно одного возраста с Максом, но он оказался старше. За шестьдесят. Седые волосы, довольно длинные, словно приклеены ко лбу. Красноватый загар, которым щеголяют только очень богатые люди – не поймешь, то ли у них здоровый румянец, то ли рак кожи.

– Рада познакомиться, – сказала я.

– Что будешь пить? – поинтересовался Макс, подняв руку, чтобы привлечь внимание бармена.

– Мне просто вина. Красного.

– Какого-то определенного?

– Любого.

– Какая разборчивая девушка, – хмыкнул Винсент, и я его тут же возненавидела.

Макс передал мне бокал и завел разговор с Джеральдиной. Она была моложе мужа, хотя точно возраст не определишь. Из тех женщин, которые консервируются в своем богатстве, как лимон в банке. Старение – это что-то тайное и постыдное, оно свершается под одеждой, а может, и под кожей.

Винсент повернулся ко мне:

– Ну как, понравилось?

Я попыталась придумать что-то умное в ответ, хотя понимала: что бы я ни сказала, он вряд ли сочтет это умным.

– Понравилось, – ответила я. – Постановка классическая, но…

– Это же «Богема», – перебил Винсент. – Вы вообще знаете, что это за опера? Чего вы ждали-то?

– Да, конечно, знаю. Я сама…

– А как вам девушка, которая пела Мюзетту? – перебил он меня.

– Ну, у нее прекрасный голос, она…

– Получила мою стипендию, – объявил он.

– Вашу… что?

– Стипендию. Еще когда училась. Я поддерживаю молодых исполнителей. Она великолепна. Великолепная певица, правда, Джерри? Джерри!

Он похлопал Джеральдину по плечу, и та повернулась к нему:

– Что, дорогой?

– Мюзетта!

– А, да, – сказала она. – Да, конечно. Великолепна.

И снова отвернулась к Максу.

– Мы ходим на все постановки с ее участием, – сказал Винсент. – Такая славная девушка. Этот спектакль мы посмотрели уже трижды.

Он ни о чем меня не спрашивал, но, кажется, ждал какой-то реакции.

– Ух ты! – послушно восхитилась я. – Много!

– О да.

– Вы, наверное, часто бываете в опере? – спросила я, пытаясь создать хотя бы видимость беседы на равных.

– Да почти ни одного спектакля не пропускаю! К тому же я в жюри одного оперного фестиваля. Знаю его учредителя – отличный парень, прекрасный человек. И спектакли замечательные, честное слово. Вам это должно быть интересно, – добавил он, – раз вы интересуетесь оперой. Мы летом были на Майорке, отдыхали на яхте – детям так понравилось, особенно нырять с палубы! – вот там мы с ним и познакомились. Ну с этим человеком, который фестиваль организует. Такой умница! Дети его обожали! Однажды вечером мы с ним поспорили об этих современных постановках, которые вам бы наверняка пришлись по вкусу. Я сказал, что не очень понимаю стремление любую классику перенести в бордель или в ночной клуб в Шордиче. Он стал возражать, так разгорячился! Но я настаивал, что это полная нелепица – уродовать прекрасную музыку, лишь бы сделать ее более удобоваримой для массового зрителя.

Я ждала, что он еще что-нибудь добавит, но на этом его аргументы закончились.

– Конечно, – проговорила я, – я понимаю, что вы хотите сказать. Но ведь когда Моцарт или Пуччини писали, они стремились средствами оперы рассказать о том мире, который их окружал. Постановки не задумывались как исторические. Они были современными, понимаете, и зачастую весьма неоднозначными. Так что нынешних режиссеров можно понять: они хотят, чтобы и сегодня эти истории производили подобный эффект.

– Но это же не опера! – возразил Винсент. – Ночной клуб в Шордиче – это не опера! Если мне захочется зрелища такого сорта, я включу телевизор.

– Да, разумеется. Но в эпоху, когда эти оперы писались, они были, по сути, эквивалентом телевидения.

– И тем не менее я продолжаю утверждать, что это варварство – уродовать прекрасную музыку, лишь бы завлечь народ.

Только тут до меня дошло, что Винсент обиделся. Он вовсе не собирался со мной дискутировать, просто поучал.

Макс поймал мой взгляд и сказал что-то Джеральдине. Они повернулись к нам.

– Несомненно, вам есть что обсудить, – сказал он. – Правда же?

– Очень самоуверенная девушка, – отозвался Винсент. – Тебе с ней надо быть начеку!

Они оба засмеялись, и я заставила себя улыбнуться, но взгляд отвела. Мне было неприятно видеть их вместе. Этот человек был совершенно не похож на Макса, но, когда они стояли рядом, ощущение возникало такое, словно разглядываешь при ярком свете два разных цвета и вдруг обнаруживаешь, что на самом деле у них гораздо больше общего, чем поначалу казалось. Я внезапно задалась вопросом, что Макс сказал ему обо мне. Как меня обозначил. «Моя девушка». Нет. Вряд ли. Он бы так не сказал. «Девушка, с которой я встречаюсь». Нет, точно нет. Он и слов-то таких не употребляет. Вероятно, как-то иначе. Менее лестно и, наверное, ближе к правде.

– А знаете, что еще этот мой знакомый говорил? – сказал Винсент – последнее слово должно было остаться за ним. – Он говорил, что стиль постановки никак не влияет на продажи. Вообще никак. Хоть ты рекламируешь спектакль как новое прочтение классики, хоть наряжаешь всех в исторические костюмы. Никакой разницы. А знаете, что влияет?

– Нет, – отозвалась я. – Что?