— Ну это радует. На данный момент меня такой уровень реализма устраивает. Более чем. И что теперь? Я полагаю, тебе имеет смысл оставить меня и пойти к какой-нибудь стене, потому что когда еще этот грузовик нашим воякам понадобится? А сам я отсюда выйти не могу, я уже говорил.
Но Кир не согласился:
— Нет. Видишь ли, кажется мне, что этот грузовик — Динамический. Ну то есть не существующий все время игры, а создаваемый по мере надобности. И не исчез он только потому, что внутри него был я — хоть и невидимый, но все же игрок.
Сергей подумал и не согласился:
— Не сходится. Во-первых, ты сам говорил, что для этого мира ты не существуешь, так что с чего это ты должен был помешать грузовику исчезнуть? Уж скорее это моя заслуга. Это раз. А во-вторых, если б оно так было, то дверь бы не закрылась — ты ж еще не вышел.
— Я для мира не существую, но мир-то для меня существует, — Кир торжествующе улыбнулся, — движок игры о моем существовании очень даже в курсе. И грузовик не удалил, потому что должен мне его внутренности отрисовывать, пока я в нем… ну или почти в нем. А вот ты тут точно ни при чем, ты уж прости, программа. И для движка нет особой разницы между тобой и этими досками. — Кир похлопал рукой по сиденью. — Насчет двери… сам догадаешься?
Сергей протяжно вздохнул:
— Ну и что ж теперь делать?
— В принципе стена тут рядом, — задумчивым голосом сказал Кир, потом встряхнулся и ответил: — Подумать надо. Или подождать, хотя не думаю, чтобы этот грузовик опять использовали. Сколько времени я без сознания пролежал? Ну примерно?
Сергей посмотрел на стопку исписанных листов, прикинул:
— Часов шесть, не меньше.
Кир проследил его взгляд, нахмурился. Посмотрел вопросительно на Сергея. Чесноков почему-то смутился.
— Ну, — сказал он, пожав плечами, — я ж не просто программа, а программа-писатель. А писатель что должен делать? Правильно, писать… ну и вот…
Кир, против ожиданий Сергея, немедленно заинтересовался:
— А про что это? Покажи. Можно? — и протянул руку.
Сергей, смущаясь еще больше и сам удивляясь этому смущению, взял стопку и вложил ее в протянутую руку. Листы тут же просыпались на пол. Кир с укоризной посмотрел на Чеснокова. Тот пожал плечами и подобрал листы.
— Я буду говорить, чтобы ты перелистнул, пойдет?
Сергей кивнул, поднося рукопись к лицу Кира.
— Я тут это… ну про… в общем… — смешался и замолчал, но Кир его и не слушал, с жадностью водя глазами по верхнему листу в пачке.
Доктор Петраков долго мялся, перебирая бумаги на столе и не поднимая глаз. Наконец мне это надоело.
— Доктор, — сказал я раздраженно, — не тяните кота за я…
Петраков дернул щекой и посмотрел мне в глаза.
— Я думаю, вы и сами догадались, — сказал он довольно-таки неприязненным тоном, — улучшений в состоянии больной не заметно, так что продолжать антиангиогенную терапию бессмысленно. Я отдал распоряжение, с завтрашнего дня ее переводят на обычную химиотерапию.
Я сжал зубы. Петраков отвел взгляд и напрягся, похоже не ожидая от меня ничего хорошего. Но я молчал, и доктор не выдержал.
— Ну вы поймите, — сказал он примирительно, — авастин совсем недешев. Нигде вам его бесплатно колоть не будут, и нам он не за красивые глаза выдается. И в весьма ограниченном количестве, кстати. Вы что же думаете, Игнатюку нас единственная раковая больная? А? Почему это я должен продолжать делать инъекции ей бесплатно, да еще при том, что эффекта особого и нет?
Доктор распалился и закончил фразу уже довольно зло. Я продолжал молчать. Петраков хлопнул ладонью по столу.
— Короче, так. С сегодняшнего дня — никакой «халявы». Если желаете продолжить колоть авастин или класть на операцию — обращайтесь в хозрасчетную часть. Любой каприз за ваши деньги. Но я бы вам советовал…
Петраков немного задумался и продолжил голосом потише:
— Я бы вам советовал не тратить денег зря. Не спешите возмущаться, лучше подумайте хорошенько. Я не первый день в онкологии и могу определить безнадежный случай… Ваш как раз из таких. Вы уже и так сделали все возможное, заявляю вам с полной ответственностью. Можете успокоить свою совесть, никто другой не…
— Ладно, — перебил я, — я все понял.
Я встал и пошел к двери, но перед выходом задержался.
— Сука ты, Петраков, — сказал я спокойно, — она же все-таки твоя дочь.
— Между прочим, — с яростью сказал доктор, поднимаясь из-за стола, — это еще доказать надо. Я что-то не припомню…
Но я уже хлопнул дверью, оставив Петракова на другой стороне, наедине со своими словами. Вышел из административного корпуса, побродил по маленькому больничному парку, провожаемый тоскливо-безразличными взглядами немногочисленных старичков и старушек, прогуливавшихся по дорожкам. Потом вздохнул полной грудью и пошел в стационар.