Реальный социализм

Страна лежала в руинах. Восстановление, тем более развитие промышленности, требует средств. Взять их было неоткуда — кроме народа, а народ в 1921 г. на 85 % — крестьяне. Именно поэтому сразу же с введением нэпа началась так называемая «советская политика цен» — завышенные цены на промышленные товары и заниженные на хлеб. Не зная брода большевики начали слишком ретиво проводить «советскую политику цен» и столкнулись в 1923 году с «кризисом сбыта». Им хотелось быстро, максимально быстро укрепить свое положение, но даже неграмотный крестьянин понимал, что в 1913 году он мог купить 5 аршин ситца за 1 пуд ржи, а в 1923 — только 1,5 аршина и отказывался брать промтовары по таким несусветным ценам. Пришлось опять отступить — страна, промышленность только-только начинали подниматься на ноги, ссориться с крестьянином было бессмысленно и опасно — и снизить цены на промтовары в среднем на треть. Перекачивание средств из сельского хозяйства в промышленность продолжилось, но в меньшем масштабе.

В 1923 году понижение цен на 1/3 отвечало рыночной конъюнктуре, в 1927/28, когда промышленность превзошла довоенный уровень, выпуск продукции увеличился в несколько раз по сравнению с 1923 годом и соответственно уменьшилась стоимость каждого отдельного изделия, эти цены перестали удовлетворять крестьянина. Снижение в течение 1927 года цен на промтовары на 10 %, к тому же объявленное «временной мерой», ничего не изменило и крестьянин «забастовал». К началу 1928 года государством было заготовлено 51,3 млн. центнеров хлеба вместо 70,2 млн. к началу 1927. Последовали «чрезвычайные меры хлебозаготовок». Уменьшение заготовки хлеба на треть, это не шутки нынешних «историков» и «экономистов», и Сталин сразу после съезда помчался по стране.

Необходимость этих мер понимали все и пусть с колебаниями — вызванными вполне понятным страхом — «кризис сбыта» и особенно восстания 1920-21 гг. были весьма грозными воспоминаниями, но поддержали их тоже все, в том числе и Бухарин, и Рыков, и Томский и другие будущие «правые уклонисты» и «враги народа». Иначе стране, вернее городу и армии угрожал голод. В 1926/27 потребление хлеба городским населением было на 27 % больше, чем в 1913 г В 1926/27 было заготовлено 116,4 миллиона центнеров хлеба. В результате «чрезвычайных мер» удалось в 1927/28 заготовить 110,3 миллиона центнеров, т. е. на 5,3 % меньше, чем в 1926 г., но реализовано на внутреннем рынке было 101,7 миллиона центнеров, т. е. на 28,8 % больше, чем в 1926/27, а экспорт хлеба к началу 1929 г. упал более чем в пять раз — до 0,8 миллиона центнеров, т. е. практически прекратился. Кроме того, осенью 1927 года сложилась благоприятная ситуация для продуктов животноводства и технических культур крестьяне выручили достаточно денег для удовлетворения своих потребностей. Сейчас кое-кто намекает, что у государства были хлебные резервы и вот, мол, нужно было выбросить их на свободный рынок и тем самым сбить цены на хлеб. Председатель Совнаркома Рыков поддержал «чрезвычайные меры хлебозаготовок», т. е. это косвенно подтверждает, что в действительности никаких резервов у государства не было. Их и не могло быть в той обстановке. Но мы все же не поверим Рыкову и обстановке. Предположим, что у государства все же были эти хлебные резервы и оно выбросило их на свободный рынок — цены падают (правда возникает вопрос какими резервами надо было обладать, чтобы сбить цены на рынке — ведь на снижение цен на промтовары на 10 %, т. е. на повышение цен на хлеб на 10 % крестьянин не отреагировал), но выручивший достаточно денег за мясо и лен крестьянин не будет продавать хлеба, он придержит его до тех пор пока цены не поднимутся до уровня, который окупит его затраты, в противном случае он просто разорится — ведь цены на хлеб уже были заниженными. Таким образом нынешние «мыслители», «болеющие» за крестьянина и НЭП просто-напросто предлагают своими нелепыми рецептами разорение крестьянства и подрыв сельского хозяйства страны того периода.

Но трудности с хлебозаготовками не были причиной, они не были даже поводом, предлогом для «выдуманной» Сталиным «сплошной коллективизации» и «раскулачивания». Они были всего лишь ударом колокола, сигналом для перехода в наступление нового строя. Понимание, что после завершения восстановления страны (1926 год) такое наступление — неизбежно, росло в правящем классе. Первым, кстати, об этом заговорил еще в октябре 1927 года, задолго до «хлебного кризиса» не кто иной как Бухарин. Такой резкий поворот официальной теории дал Троцкому повод для издевательств: «Сегодня — „Обогащайтесь!“, а завтра — „Долой кулака!“ Это легко говорить Бухарину. Он берется за перо — и готово, ему нечего терять».