Реаниматор культового кино

С.Ц.: Марина хорошо рисует. Если ты откроешь Марину Левикову на Facebook, то увидишь ее замечательные рисунки.

Д.М.: То есть она дальше стала заниматься профессионально творческой деятельностью?

С.Ц.: Да, но не как дизайнер в кино. Почему – не могу сказать. Понимаешь, дело в том, что в каком-то смысле многие участники «Жидкого неба» были замечательны для одного уникального проекта. Они были чересчур хороши для других проектов, на которые могли перейти. А Юра потом часто снимал самые дорогие коммерческие проекты, поскольку там как раз оператор такого высокого класса нужен. Надо сказать, что Голливуд (особенно не на самом высоком бюджетном уровне) устроен так, что больше всего боятся нанимать людей, которые чересчур хорошо работают, потому что это будет стоить дороже. Вот, например, на одну картину Юру при мне нанимали, и поскольку эта компания, которая отличалась своими невысокими стандартами, он им пытался все время объяснить, что такое изображение, как в «Жидком небе» – это не только результат его операторской гениальности, но и результат работы всей съемочной группы на соответствующем уровне. И что он никак не сможет так же снять, если, например, все объекты для съемки будут выбраны без него. Он обязательно должен участвовать в выборе объектов. Потом он должен иметь какое-то время на подготовку этих объектов, чтобы правильно для них выставить свет… И ему сказали: «Да-да, конечно, о чем ты говоришь! Все поняли, так и сделаем!» Потом позвонили и сказали: «Объекты выбраны, через три дня снимаем!» (Смеется.) Вот как это происходит. Пообещают-то они все что угодно, но существует уже сложившаяся система, которая не идет в сравнение с тем, как все должно быть устроено у высококлассных профессионалов.

Пучины: О тех, кто на небесах

Д.М.: Слава, у меня сложилось впечатление, что когда ты с Ниной и Энн писал сценарий «Жидкого неба», у вас был список всех субкультур, которые вы хотели запечатлеть, и всех табу, которые вы хотели нарушить. Писали и, сверяясь со списком, ставили галочки: все ли вы охватили – панк-эстетика, наркотическая зависимость, некрофилия, гомосексуализм, радикальный феминизм, зоофилия, алкоголизм, копролалия – список можно продолжать так долго, насколько далеко простирается осведомленность зрителя в том или ином виде девиаций или фетишей. Есть такое ощущение, что одной из задач сценария было оскорбить всех и нарушить все нормы морали. Это так?

С.Ц.: Субкультура там в общем-то одна, они себя называли new wave. Все остальное в нее входило по умолчанию. Включая нарушение табу. Конечно же я дожимал все до крайних лимитов. Некрофилов, к примеру, в реальности я не встречал. Но это мой эстетический принцип: каждый художественный прием дожимать до предела. Тут много корней: среди них моя любовь к раннему Маяковскому. Вот уж кто нарушал табу! Кстати, к моему удивлению, так называемые «панки» знали, кто такой Маяковский, и разделяли мою к нему любовь.

Д.М.: Самый ханжеский русский перевод названия «Жидкого неба» звучал как «Расплата за разврат» и недвусмысленно намекал на то, что это кино о тех, кто впоследствии был наказан за свои грехи СПИДом.

Когда ты снимал фильм об эйфории, убивающей людей, и о пришельцах, которые торчат на этом смертельным кайфе, ты еще ничего не слышал об эпидемии СПИДа? Она ведь началась спустя пару-тройку лет? И унесла, например, жизнь того же Кита Харинга. Не было ощущения, что ты предсказал великий мор XX века?

С.Ц.: Блондин с усиками, Roy MacArthur, снявшийся в роли Джека в «Жидком небе», тоже умер от СПИДа.