Реаниматор культового кино

О.Т.: В основном мы записывали звук не в тон-ателье. То есть речь мы записывали не в тон-ателье, а я ходил по «Ленфильму» и искал помещение, которое по параметрам соответствовало той сцене, которую снимали.

Маленькое, большое, узкое, каменное, деревянное – близкое по параметрам. По содержанию, по контексту, по необходимым мне обертонам – неважно… Потом ночью мы туда приносили большой видеоэкран, ставили микрофон, и артист писал звук. Ночью, чтобы звуков не было посторонних.

Д.М.: И так вы делали для каждого голоса? Не в студии? Музыка писалась в студии, а звуки?

О.Т.: Звуки частично писали в студии. Но отдельные важные для меня звуки тоже записывались таким же образом.

Д.М.: Какие, например?

О.Т.: Я по картинке могу сказать: «Вот этот звук, скорей всего, так писался или так», – потому что я сейчас не помню, что я тогда хотел акцентировать, какой звук выпадал, какой можно было через фильтры пропускать, какой нельзя.

Д.М.: А из библиотеки звуков что-то бралось – ветер, шум какой-нибудь?

О.Т.: Да, конечно.

Д.М.: Но главная придумка была, которую вы хотите в «Пиковой» развить до максимума – то, что звук должен существовать в той атмосфере, где он рождается, правильно?

О.Т.: Я скажу так: когда мы слышим звук, пространственно точно характеризуемый… Мы его начинаем эмоционально воспринимать так глубоко и мощно, не осознавая этого, что он начинает работать так же, как гипнотизер работает со своим пациентом.

Д.М.: Получается, что он без посредника начинает работать, не является символом звука.

О.Т.: Да. Поэтому я и говорю, что звуковое кино – это когда мы…

Д.М.: …Переходим от символа к реальности.

О.Т.: Да. А то, что мы называем звуковым кино сейчас – просто обозначение, иероглифы звуковые, не сами звуки. То есть получается все равно как вот это – не печенье, которое я могу съесть, а лишь изображение печенья. (Делает вид, что пытается откусить от изображения на пачке печенья.) Ам! Ничего не получается!

Д.М.: Но даже когда мы смотрим кино, это же символ, на самом деле. В общем, все строится на символах. Очень мало реального в жизни.

О.Т.: Совершенно верно. Но когда мы наполняем этот виртуальный символ, то как бы создаем более реальную реальность, чем сама реальность.

Д.М.: Это телепортация звука!

О.Т.: Да, отличное определение!

Д.М.: То есть мы конструируем тот же самый звук, минуя все переходные и адаптационные препоны, а не доставляем лишь его символ. А иначе получается, что всюду на выходе – только символ объекта.

О.Т.: Я так скажу: когда вы возвращаетесь в какой-то кульминационный момент своей жизни или какой-то важный эпизод сегодняшнего дня, или каким-то образом рефлексируете над тем, что с вами случилось, вы не разбиваете то, что с вами случилось, на составляющие: вот картинка, вот звук, вот информация через слово пошла, вот еще какой-то, я не знаю, температурный режим. Все это в комплексе ваш мозг воспроизводит одновременно. Но если представить себе… Вот то, что Пушкин сказал устами Сальери: «Разъять гармонию, как труп», – то есть разъединить ее на части. А в сказках это называется так: «сочленить и мертвой водой окропить».

Д.М.: Мертвой и живой водой, Олег, это очень важно! Это самая интересная инструкция, которая мне встречалась в устном народном творчестве.

О.Т.: А потом живой водой, да. Так вот, сначала вы разбираете это, потом собираете. Собираете, а чтобы она правильно склеилась, новую конструкцию вам нужно окропить мертвой водой – то есть вот эти самые символы. А дальше вы брызгаете живой, и вдруг происходит волшебство – время и пространство исчезают, вы попадаете в некое прошлое или будущее (это в данном случае не имеет значения) – как в реальное ваше переживание, а не как в ваше осознание того или другого переживания. Ваше осознание в этот момент выключается.

Д.М.: Запахи иногда так работают.