Реаниматор культового кино

Д.М.: Наркоманы всего мира тебя считают за своего. Как тебе такая популярность?

С.Ц.: Я и есть свой. Я свой со всеми героями моих фильмов. Мы уже об этом говорили.

Д.М.: Энди Уорхол видел твой фильм?

С.Ц.: Видел. Один из участников fashion show в фильме – мальчик-китаец – был последним любовником Энди Уорхола.

Д.М.: Ты считаешь «Жидкое небо» русским фильмом или американским?

С.Ц.: Американским. Все западные интервьюеры до перестройки спрашивали меня всегда, будет ли показан фильм в СССР, и я всегда отвечал – нет, по трем причинам: во-первых, я – эмигрант, что автоматически исключает показ моего фильма в СССР, во-вторых, фильмы на подобные темы в СССР не показывают, а в-третьих, даже если бы было возможно его в СССР показать, все равно я не мог бы перевести его на русский язык.

Д.М.: Какая самая необычная реакция была на показе твоего кино?

С.Ц.: В 89-м году, в связи с тем, что Россия изменилась, меня с картиной пригласили участвовать в Московском кинофестивале, в программе «Секс в американском кино». (Смеется.) В первый день моего пребывания в Москве представители фестиваля предложили мне в виде эксперимента показать фильм в каком-то киноклубе. Я спросил: «А кто зрители?» Мне ответили: «Члены киноклуба. Интеллигентные ребята». Я согласился. Приехал с представителем фестиваля в клуб перед самым концом сеанса, чтобы отвечать на вопросы зрителей. Нас встретил директор клуба. Я спрашиваю: «Кто в зале?» Он отвечает: «Как кто? Милиционеры, есть и ребята из КГБ. Мы же – клуб милиции». Вижу, приведший меня товарищ слегка побледнел. Мне стало не по себе. Между тем фильм кончился. В зале бурные аплодисменты. Выхожу на сцену. В центре зала поднимается молодой человек, говорит: «Я читал, что вы не ожидали, что фильм будет показан в Москве. А я удивляюсь, как вы его могли снять в Америке. Это же все про нас!»

Д.М.: Секс, наркотики, рок и инопланетяне – ты понимаешь, что твоя киномикстура была замешена на самых сильнодействующих элементах массовой культуры? Кто открыл тебе секрет ингредиентов успеха? Кто научил?

С.Ц.: Моя основная режиссерская идея в том и заключалась, чтобы соединить единым сюжетом все мифы массовой культуры и все тенденции развития кино. Это мне было интересно. Учить меня этому, конечно же, никто не мог. Никто еще этого не делал. Слова «постмодерн» еще в ходу тогда не было. Позже Венди Стайнер в своей книге[59] по теории современного искусства назвала «Жидкое небо» «квинтэссенцией всех стремлений постмодерна».

Д.М.: Что было после успеха «Жидкого неба»? Десять лет или двадцать лет беспрерывного путешествия по фестивалям и куча предложений, к которым ты прислушался только в 2000-м, сняв «Бедную Лизу» и «Жену Сталина»?

С.Ц.: Я все время что-то снимал: клипы, рекламу, заказные фильмы. У меня было много предложений из Голливуда – как правило, предлагали, чтобы я снял что-нибудь о ночной жизни, наркотиках, сексе, но без шока, эдакий приглаженный, прилизанный вариант «Жидкого неба». Я этого делать не хотел. Вице-президент «Уорнер Бразерс» звонил мне регулярно, каждые две недели, уговаривая снять мюзикл про панков о нежной любви со счастливым концом. И я каждый раз объяснял ему, что такой фильм делать нельзя – он провалится. Мои же замыслы финансировать мне не удавалось.

Д.М.: Твой последний фильм этого года называется «Перестройка». Почему ты снял его именно сейчас и почему на эту тему, которая, в принципе, никого не волнует сейчас. Ты опять обгоняешь время? Или наоборот, решил покопаться в прошлом?

С.Ц.: Это фильм не о российской перестройке. Сценарий в основном даже был написан до перестройки. Это фильм о перестройке в душе героя и необходимости перестроить весь мир. Российская перестройка только служит символическим фоном для притчи. Как Америка в фильмах фон Триера и в пьесах Брехта – не реальная, а метафорическая страна, так и Россия в моем фильме – страна метафорическая.