Ребе едет в отпуск

— Конечно, нет. Раньше это было полезно для страны, но сейчас времена изменились. — Увидев, что Мириам ничего не поняла, она продолжала: — Я хочу сказать, что теперь, когда страна укрепилась, это больше не нужно. Ури мог стать врачом, инженером или ученым, он такой умница…

Мириам все еще не понимала, и Гиттель нетерпеливо бросила:

— Разве странно, что мать хочет для своего сына не легкой жизни, а шанса реализовать свои способности?

Гиттель явно была раздражена, и Мириам предпочла перевести разговор на нейтральную тему.

— Ты думаешь, он сегодня приведет эту девушку?

— Вчера я говорила с ним по телефону, и он сказал, что ее отец против. Якобы это неприлично. Представляешь, какое у нее воспитание? Восточные люди все такие.

— А ты не хочешь ее увидеть?

— Не горю желанием.

Рано вечером ребе отправился в синагогу, а когда вернулся, на столе уже горели свечи и лежали две плетеных субботних халы; рядом с тарелкой ребе стоял графин с вином и бокалы. Женщины на кухне возились с последними приготовлениями. Пока все ждали прихода Ури, ребе ходил взад-вперед по комнате и мурлыкал хасидский мотив.

— А он придет в форме? — спросил Джонатан у Гиттель.

— А в чем же?

— А ружье у него с собой?

— Он офицер и не носит ружья.

— О-о! — Джонатан был так явно разочарован, что она поспешно добавила: — У него на ремне пистолет в кобуре, он придет с ним.

Прошло четверть часа, потом половина, и Мириам заметила, что муж часто поглядывает на часы. Она собиралась спросить Гиттель, не стоит ли им сесть за стол, когда прозвенел дверной звонок, Джонатан побежал открывать, и на пороге появился Ури.

Он был таким, каким его описала мать: рослый, загорелый, уверенный в себе. Джонатана он сразил наповал — форма, ботинки, берет, а особенно пистолет в кобуре. Ури представили ребе, они обменялись рукопожатиями, а Мириам он сердечно поцеловал, спросив:

— Не возражаешь, Дэвид?

С матерью он поздоровался так, будто в последний раз видел ее час назад. Из уважения к Мириам он говорил по-английски с сильным акцентом, казалось, слова рождаются у него где-то в горле.

— Ну, весело прошла конференция на той неделе? — спросил он мать.

— Туда ездят не затем, чтобы веселиться, — укоризненно заметила она.

Они не обнялись и не поцеловались, и только жест собственницы, которым она сняла с его куртки какую-то пылинку, выдавал их родственную связь.

— А зачем же? Туда ездят, чтобы учиться? — Он продолжал дразнить мать. — Чему там тебя могут научить? — И объяснил Мириам: — Она встречается там со своими старыми друзьями — из Иерусалима, Хайфы, Тель-Авива, отовсюду. Некоторые живут с ней в одном городе, но видятся только на конференциях.

Гиттель общалась с ним довольно обыденно, ничем не выдавая своих материнских чувств, которые только что демонстрировала Мириам. Ее тон был мягко-ироничным, но когда речь заходила о подруге сына, становился саркастическим. Он отвечал спокойно и добродушно, но иногда моментально вскипал и едко отвечал на иврите, словно родной язык давал ему больше выхода эмоциям, а может, чтобы не задевать хозяйку.

— Отец не пустил ее, потому что еда здесь не кошерная? — спросила Гиттель.

— Слушай, я так сказал тебе по телефону, так как не хотел спорить. Но это мое решение.

— Ах, ты не хотел, чтобы она со мной встретилась? Ты что, стыдишься матери?

— Не волнуйся, ты с ней увидишься. И надеюсь, Дэвид и Мириам тоже. Но не все вместе, ведь ты можешь что-то ляпнуть, и вы поссоритесь. А я не хочу портить Дэвиду и Мириам Субботу. Она хотела пойти, но я ее отговорил.

— Может, пора к столу? — мягко предложил ребе.

Они стояли у стульев, пока он читал киддуш, а Ури даже сменил берет на ермолку. Гиттель ничего не сказала, но поджала губы. Когда все сели, она произнесла:

— Разве этот кусочек шелка для тебя более священен, чем армейский берет? Он что, больше закрывает?

Сын добродушно улыбнулся.

— Иногда надо хоть чуть-чуть выбраться из формы, чтобы расслабиться.

— Видно, твоей девушке это понятнее, чем мне. Полагаю, ты с ней сегодня виделся?

— Да, я виделся с Эстер, — ответил он на иврите. — Мы с ней дизенгоффили в парке, а потом я приехал сюда. И что?

Ребе навострил уши.

— Дизенгоффили? Что это такое?

Ури засмеялся.

— Вот иврит, которому тебя не учили в ешиве, Дэвид. Это армейский жаргон. В Тель-Авиве есть большая широкая улица, где много кафе. Она называется Дизенгофф. Ребята там гуляют с девушками. Так что дизенгоффить — это просто гулять с девушкой.

— Понимаешь, Дэвид, с матерью дизенгоффить нельзя, — Гиттель повернулась к сыну: — Удивляюсь, как ее отец не захотел, чтобы ты ходил с ним в синагогу и к Стене.

— Он хотел, и если бы я не поехал сюда, то пошел бы с ним. Но он не ходит к Стене. Он ходит в маленькую синагогу, и мне там нравится.

— Мой сынок отдает предпочтение синагогам, и скоро сможет стать настоящим раввином. Каждое утро он надевает филактерии и молится…

— И что? Когда ты хочешь о чем-то помнить, ты завязываешь узелок. Что тут такого, если я завяжу ремешок на руке и на лбу?

— О чем ты собираешься помнить? — спросила мать.

Сын пожал плечами.