Ребе едет в отпуск

— Не знаю. Может, о том, что когда я патрулирую в одиночку, я на самом деле не один. Всегда есть риск получить пулю снайпера или наступить на мину. Не очень приятно думать, что все зависит от удачи, что если бы ты не сделал лишнего шага, ничего бы не случилось. Лучше думать, что я — часть мироздания, и даже моя гибель станет его частью. Слушай, все это — свечи, вино, хала, праздник Субботы — прекрасно. А может прекрасное не иметь значения? Ты сама зажигаешь дома свечи.

— Суббота — это не совсем религия, — возразила мать. — Это большая культурная и социальная традиция.

— А разве все религии — это не культурная и социальная традиция? — мягко спросил ребе.

Гиттель склонила голову набок и задумалась.

— Твой муж, Мириам, странно смотрит на вещи, — заметила она и обратилась к ребе: — Возможно, вы правы, но даже самая большая социальная традиция со временем становится простым суеверием. Возьмем моего сына…

— Хватит, Гиттель, — запротестовал Ури, — я не единственный предмет для разговора. Ты виделась с Сарой?

— Да, и с Авнером тоже. Когда я пришла в больницу, он был там. И я сказала ему в лицо: «Авнер Адуми, если вы хотите, чтобы ваша жена…»

— Да, я знаю, — прервал Ури. — Он должен бросить свою работу.

— Вы так и не объяснили, почему она так опасна, — напомнил ребе.

— Я точно не знаю, чем он занимается, — призналась Гиттель, — какой-то большой начальник…

— Брось, Гиттель, ты прекрасно знаешь, что он из «Шин Бет», — сказал сын.

— Ничего я не знала. Ни он, ни Сара мне об этом не говорили, а сама я не спрашивала. А тебе не следует болтать, если знаешь.

— Почему? Думаешь, Дэвид с Мириам разнесут это повсюду? Может, мне стоит пойти навестить ее, пока я здесь?

— Когда? Завтра? Ты не можешь, твои религиозные друзья будут против поездки. Да и в больницу в Субботу посетителей не пускают. Даже Авнер не может туда пойти. В этот день нельзя даже ездить, это для них преступление. Придется подчиняться. Эти люди даже не настоящие израильтяне, не говорят на языке…

— А кто настоящие? Твои друзья — англосаксы из госпиталя? Они даже не хотят учить язык. Некоторые живут здесь уже тридцать лет. и не могут прочитать газету на иврите или послушать новости.

— Мы обсуждаем, кто «настоящий израильтянин»? — любезно осведомился ребе. — Значит, страна укрепилась. Когда государство только основывается и развивается, таких вопросов не возникает.

— Вы не понимаете, Дэвид, — горячо заговорил Ури. — Вы здесь живете не так долго, а это вопрос принципа…

— Нет, Ури, это вопрос логики, — твердо сказал ребе. — Любой гражданин Израиля автоматически становится настоящим израильтянином. Некоторые просто более типичны, чем другие. Полагаю, пекинес менее типичен, чем фокстерьер, но он тоже собака. А кем же еще ему быть? Твое деление по знанию языка исключит много людей, приехавших сюда и отдавших жизнь за государство. Твой отец тоже не знал иврита.

— Мой муж говорил на идиш, — заявила Гиттель. — Он из принципа не признавал иврит.

— Многие религиозные группы не говорят на нем из принципа, — возразил ребе. — Они считают его священным и не хотят использовать для мирских разговоров.

— Никто не возражает, что они не говорят на иврите и странно одеваются, — сказала Гиттель. — Мы возражаем против того, что их всего-то пятнадцать процентов населения, а они навязывают нам свои обычаи.

— А разве вы станете возражать, что политическая группировка имеет право использовать свой интеллект, усилить свое влияние и пропагандировать свои идеи? — спросил ребе. — А тут не только политика. Может, они ошибаются, но считают себя носителями божественного предназначения.

— Фанатики! — отрезала Гиттель. — Вот кто они.

Ребе склонил голову набок и улыбнулся.

— Даже фанатики приносят пользу: их перегибы уравновешивают остальных. Если бы они сместились к центру, то те, кто на другом конце, удалились бы от него. Если бы пару сотен лет назад все мы были «просветленными», стали бы мы сейчас народом?

Гиттель отодвинула тарелку, положила локти на стол и наклонилась вперед, горя желанием возражать.

— Дэвид, вы раввин, но не понимаете, о чем говорите. Это не ваша вина, — великодушно добавила она. — Вы здесь не так давно живете, чтобы все понимать. Ведь они не просто накладывают на нас ограничения в Субботу, они полностью контролируют такие вещи, как, например, заключение брака, еврейское происхождение; они держат контроль над отелями и ресторанами. И при этом ссылаются на древние правила. Только потому, что у человека фамилия Коган, ему не разрешают жениться на разведенной, так как он из рода священников, а согласно Левиту или Второзаконию или чему-то еще священник не имеет права этого делать. Женщина терпит жестокость и унижения от своего мужа, а не может развестись, потому что это может сделать только муж.

— Но раввинский суд может заставить его развестись, — сказал Ури, — или даже посадить в тюрьму, если он откажется.

— А если он уже в тюрьме? — спросила мать. — А как насчет детей от отцов-евреев и матерей-неевреек, которых таковыми признал суд?

— Но если мать приняла веру…