Ребекка с фермы Солнечный Ручей

- Что ж, - сказала она, вдыхая аромат свежескошенной травы и взирая на будущее с большей надеждой, - может быть, этой больной женщине станет лучше в такой хороший день. А может быть, ее муж вернется, чтобы извиниться и помириться, и тогда сладкое согласие воцарится в смиренном жилище, которое некогда было свидетелем бедности, горя и отчаяния. Именно так произошло в книжке, которую я сейчас читаю.

- Что-то я не замечал, чтобы в жизни часто происходило так, как в книжках, - отвечал пессимистично настроенный кузнец, прочитавший, как и подозревала Ребекка, не больше полудюжины книг за все свое долгое и зажиточное существование.

Еще три или четыре мили пути - и маленькая компания оказалась близ лесного участка, где прошлой зимой было срублено много высоких сосен. На фоне молодых берез отчетливо виднелась крыша полуразвалившейся хибарки. К дверям вела неровная дорожка, оставшаяся в том месте, где бревна волочили к большой дороге.

Когда мистер Перкинс и девочки подъехали ближе, возле домика появилась фигура женщины в холщовом клетчатом платье и ситцевом переднике. Это была, выглядевшая усталой и раздраженной, миссис Лайза-Энн Деннет.

- Доброе утро, мистер Перкинс, - сказала она. - Очень рада, что вы приехали. После того как я отправила вам записку, ей стало хуже. Она мертва.

Мертва! Это слово, тяжелое и полное тайны, поразило детский слух. Мертва! А их юные жизни, только начавшиеся, тянулись и тянулись к солнцу, убранные, подобно неумирающей надежде, в живую зелень. Мертва! А весь остальной мир упивается своей силой. Мертва! Когда качаются в полях все эти маргаритки и лютики, а мужчины сгребают в душистые стога скошенную траву или бросают сено в тяжело нагруженные телеги. Мертва! Когда весело звенят после летних ливней ручьи, цветут картофель и овес, радостно поют птицы и каждое маленькое насекомое жужжит и стрекочет, внося свою ноту в блаженный хор теплой, пульсирующей жизни.

- Я была одна с ней. Она скончалась неожиданно, на рассвете, - сказала миссис Деннет.

И к Богу вознеслась ее душа

В минуты первые рассвета.

Эти слова пришли вдруг на ум Ребекке. Она не могла припомнить, слышала ли она их на похоронах, или прочла в сборнике церковных гимнов, или сочинила “в собственной голове”, но мысль о смерти, пришедшей вместе с рассветом, так взволновала ее, что она почти не слышала дальнейших речей миссис Деннет.

- Я посылала за тетушкой Бьюлой Дэй, и она была здесь сегодня, убрала и положила покойницу на стол, - продолжила многострадальная миссис Деннет. - Родных у нее, у Салли, не было, да и у Джона Уинслоу тоже, сколько я могу припомнить. Она из вашего поселка, так что вам придется похоронить ее и позаботиться о Джекки - это ее сынишка. Ему семнадцать месяцев, веселый мальчуган, вылитый отец, но я больше ни дня не могу держать его у себя. Я вконец измучилась; мой собственный малыш болен, мать опять ревматизм прихватил, а муж возвращается сегодня вечером домой после рабочей недели, и если он застанет под своим кровом ребенка Джона Уинслоу, не знаю, что будет! Вам придется забрать малыша в богадельню.

- Я не могу отвезти его туда прямо сейчас, - возразил мистер Перкинс.

- Ну тогда подержите его денек у себя; он как котенок. Джон Уинслоу все равно рано или поздно услышит от кого-нибудь, что Салли умерла, - если только совсем не уехал из штата. А когда он узнает, что мальчик в богадельне, так, я думаю, приедет и заберет его. Не съездите ли вы со мной в деревню - договориться насчет гроба? А вы, девочки, не побоитесь остаться здесь одни ненадолго? - спросила она, обернувшись к Ребекке и Эмме-Джейн.

- Побоимся? - отозвались обе, не понимая, что она имеет в виду.

Миссис Деннет и мистеру Перкинсу стало ясно, что страх присутствия смерти еще не проник в души девочек. Посоветовав детям не забредать далеко от хижины и пообещав вернуться через час, взрослые уехали.

Вдоль тенистой дороги нигде не было видно ни единого дома, и девочки стояли, держась за руки, и следили, как бричка исчезает из виду. Затем они молча сели под деревом, внезапно ощутив, как что-то невыразимо гнетущее нависло над их веселым утренне-летним настроением.

В лесу было очень тихо, лишь иногда слышалось стрекотание кузнечика, или птичий щебет, или - откуда-то издалека - щелканье сенокосилки.

- Мы бодрствуем! - прошептала Эмма-Джейн. - Так бодрствовали у гроба дедушки Перкинса, только там были пышные похороны и два священника. Он оставил две тысячи долларов в банке и магазин, битком набитый товарами, и еще такую бумажку, от которой можно два раза в год отрезать билетики, и они все равно что деньги.

- И возле моей маленькой сестры Миры тоже бодрствовали, - сказала Ребекка. - Помнишь, когда она умерла, я ездила на Солнечный Ручей? Это было зимой, но ее покрыли еловыми ветками и белыми гвоздиками и пели.

- А здесь не будет ни похорон, ни священников, ни пения, да? Разве это не ужасно?

- Наверное, не будет. И никаких цветов тоже!.. Пожалуй, мы могли бы принести ей цветы, если больше некому это сделать.