Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Голубое пятнышко, видневшееся в одном из окон дома Перкинсов, говорило,  что в одной девичьей груди надежда еще не умерла, хотя было уже семь часов.

Вдруг на тихой дороге послышался стук копыт приближающейся лошади;  это  явно была наемная лошадь  из  какого-нибудь  большого  города,  такого,  как  Милтаун или Уэйрхем, так как риверборские  лошадки  никогда  не  бежали  так  резво после своих тяжелых дневных трудов.

Вскоре на дороге показался небольшой открытый экипаж, в  котором  сидел  Эбайджа Флэг. Повозка была, очевидно, недавно выкрашена и блестела так,  что  Ребекка подумала: "Должно быть, он спешился на мосту, чтобы навести  на  нее  последний глянец". Складки на его брюках тоже имели такой вид,  словно  были  отутюжены лишь несколько минут назад. Новым был кнут с  привязанной  к  нему  желтой ленточкой, новым был и серый костюм, в  петлице  которого  красовался  цветок. Шляпа была последнего фасона, а на мизинце правой руки неустрашимого  обожателя Эммы-Джейн блестело кольцо-печатка. Когда Ребекка вспоминала,  как  она направляла эту  руку,  выводившую  в  тетради  заглавную  букву  G,  она  испытывала почти материнское чувство к Эбайдже-храбрецу, хотя  была  на  два  года моложе его.

Эбайджа подъехал к  воротам  дома  Перкинсов  и  так  долго  привязывал  лошадь,  что  сердце  Ребекки  беспокойно  забилось  при  мысли   о   сердце  Эммы-Джейн, замершем в ожидании под  голубым  барежевым  платьем.  Затем  он  смахнул воображаемую соринку с рукава,  затем  он  натянул  желтые  лайковые  перчатки, затем он прошел по дорожке к двери, постучал дверным молоточком  и  вошел в дом.

"Не только тот герой, кто идет на войну, - подумала Ребекка. -  Эбайджа  избавился от призрака своего отца и вернул доброе имя своей матери, так  как  никто уже не посмеет сказать, что из  сына  Эбби  Флэг  ничего  хорошего  не  выйдет".

Шли минуты, и еще  минуты,  и  еще.  Неподвижный  сумрак  опустился  на  сельскую улочку, затем прямо  из-за  верхушки  сосны  возле  дома  Перкинсов  появился молодой месяц.

Парадная дверь Перкинсов отворилась, и из  дома  вышел  Эбайджа-храбрец  рука об руку с прекрасной Эммойджейн.

Они прошли через сад - из окна их провожали взгляды родителей, - и в то  мгновение, когда они уже почти скрылись за холмом, ступив на зеленый  склон,  ведущий к реке, рукав серого костюма окружил голубую барежевую талию.

Ребекка, дрогнув от сочувствия и понимания, закрыла лицо руками.

"Эмми уплыла, и я осталась совсем одна  в  моей  маленькой  гавани",  -  подумала она.

Казалось, что детство, как нечто реальное и видимое, скользит  вниз  по  травянистому склону вслед за Эбайджей и Эммой-Джейн и исчезает, как  они,  в  лунных тенях летней ночи.

- Я совсем одна в маленькой гавани, - повторила она, - и,  ах,  как  я  хочу, хочу знать, будет ли мне страшно покинуть ее, если придет  кто-нибудь,  чтобы вывести меня в море!