Ребенок

А днем, когда я с дрожью в руках и звенящим напряжением в голове готовила еду, Мария Георгиевна привезла Илью с прогулки с озабоченным, хмурым лицом.

– Инна, это ты приделала скат к ступенькам внизу? Я только что встретила соседку, и та пожаловалась, что ей неудобно спускаться. Надо этот скат убирать!

Я тут же представила себе, как на фоне головной боли и трясущихся рук буду затаскивать наверх изрядно потяжелевшую коляску, и меня захлестнула такая волна ярости, на которую я и не чувствовала себя способной. Ах вы, привыкшее к трудностям поколение! Почему же вы хотите и другим такой же собачьей жизни, которую знали сами? С ребенком должно быть тяжело – это аксиома! Значит, надо стирать белье руками и не спать по ночам из-за мокрых пеленок! Значит, надо надрываться, таская коляску! А стиральная машина, памперсы и скат здесь совершенно ни при чем.

– Инна, ты слышишь, что я говорю?

Я слышала, и чем больше я слышала, тем яснее видела, что Мария Георгиевна, которая по логике должна была быть моим союзником, возглавила стан моих врагов. Я подавила внутренний позыв выпалить все, что думаю, и отчеканила:

– Мне очень тяжело заносить коляску наверх без ската, а соседки по этому поводу могут думать все, что хотят. Места для прохода у них достаточно. – «А вообще-то место им всем – в заднем проходе!»

– Тебе-то все равно, что подумают соседки, ты здесь – на время. А Антону с этими людьми жить, и я не хочу, чтобы из-за тебя у него с ними портились отношения.

Ни секунды не раздумывая, я прошла в свою комнату, сняла со шкафа чемодан, с которым приехала в Москву, и первым делом швырнула туда самое насущное в моей теперешней жизни – упаковку памперсов. Во вторую очередь – деньги, неприкосновенный запас, оставленный мной на билет до Пятигорска. Затем на дно полетели детские вещи, но места для них оказалось недостаточно, и многое я вынуждена была оставить, беря лишь самое необходимое. Утаптывая чемодан перед тем, как застегнуть его, я напоследок уложила и немного своего собственного имущества. Две смены нижнего белья, туфли да свитер, когда-то купленный мне Антоном в горах, – вот и все богатство, что я вывозила из Москвы, за исключением, конечно, ребенка. Илья, по счастью, еще спал и при этом оставался в коляске, что облегчило мое бегство. Швырнув чемодан на прикрепленную снизу к коляске сетку для вещей, я навалилась на ручку, выехала на лестничную клетку и проложила курс к метро.

Коляску я везла через парк, и женщины, знакомые мне по прогулкам, окликали меня и махали рукой, я тоже старалась изобразить нечто вроде приветствия. Я даже заставила себя улыбаться – никаких слез! Мое прощание с Москвой должно быть как можно более достойным.

Уже замаячило метро, я увидела на подходах к нему столы с «беспроигрышной» лотереей, что каждый день взимали налог на человеческую доверчивость, и впервые усмехнулась тому, как, оказывается, легко попасться в жизни на крючок. Достаточно лишь поверить в свою удачу… Я начала нашаривать в кармане мелочь и думать о том, пустят ли меня в метро с коляской.

На аллее было довольно много народу, и сзади меня кто-то пытался обогнать – по крайней мере я слышала учащенные шаги. Неприятно, когда тебе дышат в спину: я немного притормозила, и мимо меня не оборачиваясь прошла Мария Георгиевна. Шла она таким же торопливым шагом, что и я, и в руке несла сумку с вещами. Как бы это ни было невероятно, обе неприятельские армии одновременно бежали с поля боя.

Я посмотрела ей вслед без облегчения. Кем бы она ни была, она оставалась бабушкой Антона и старым человеком, которого я, как ни крути, заставила уйти из дома. Вот, оказывается, на что я способна! Но разве это я? Это то, чем я стала после рождения ребенка, когда мне пришлось вести войну за выживание со всем миром сразу. Думает ли о приличиях сидящий в окопе солдат?

Все еще оцепенело стоя на дорожке парка, я вгляделась в ангелоподобное, белое личико спящего в коляске существа и не поверила, что одно его присутствие в мире способно вызывать такие бури. А все-таки прав был Козьма Прутков: «Не верь глазам своим!» Я медленно развернула коляску к дому.

Когда Антон позвонил в дверь, я напряглась, как перед прыжком с трамплина. Его первыми словами наверняка будут такие: «Привет! А где бабушка?» И на этот вопрос у меня не найдется ответа…

– Привет!

Антон поискал глазами Марию Георгиевну и, не слыша от меня никаких комментариев, спросил:

– А что, бабулька уехала?

Я сглотнула слюну и кивнула. Антон рассмеялся:

– «Не вынесла душа поэта…» Я смотрю, вы с ней капитально не сошлись характерами!

Такое наблюдение было для меня новостью. Мне-то казалось, что Антон считал нас с Марией Георгиевной идеальной парой. Но тем не менее он не стал выпытывать подробности разрыва, а начал спокойно раздеваться, на ходу бросив: «Как там с обедом?»

«Чудесно! – подумала я, отправляясь на кухню с нехорошим, звериным чувством в душе. – За последний месяц в моей жизни произошло нечто соизмеримое с установлением и падением татаро-монгольского ига, а Антон по-прежнему ни к чему не причастен!»