Ребенок

Когда я рассказывал все это Инке, она от хохота каталась по кровати, и я подумал – как славно, когда девчонка вот так нормально, по-человечески себя ведет. Пока она держалась со мной как на официальном приеме, я и не чувствовал нас одной семьей; так, я – сам по себе, а женщина с ребенком – сами по себе. И я для них – не близкий человек, а источник средств к существованию.

Теперь мы по-настоящему стали друг для друга родными. Это совсем другое ощущение – когда приходишь домой и знаешь, что тебя хотят там увидеть, – все равно, что окунаешься в теплое море. Раньше я отпирал дверь с таким же чувством, с которым, поеживаясь, спускался по лесенке в бассейн: прохладно, и вода не «живая» – отдает хлоркой, но плыть надо. Ни полежать на жарком песке, ни побороться с волнами, ни подышать свежестью и простором… Поэтому я долго и безрадостно ковырялся в двери своим ключом. Теперь же я звонил, и она открывала мне сама. У нее была такая улыбка, словно я самый дорогой в ее жизни гость.

Мы старались как можно раньше уложить ребенка спать и сразу же сами забирались под одеяло. Причем каждый раз делали это как бы в шутку: уж больно холодно в комнате! Апрель действительно выдался прохладный, отопление отключили рано, так что повод был. Едва мы согревались, прижавшись друг к другу, как тут же переходили к самому главному. Меня забавляло, что у нее теперь такая непривычно большая грудь и из нее вдруг начинает сочиться молоко, а Инка напрягалась по этому поводу. Она вообще считала, что похудшела после родов, но мне казалось, что внутри конфигурация никак не изменилась (я-то думал, что там все должно растянуться до нечеловеческих размеров). Правда, мышцы живота у нее немного ослабли и теперь он слегка выдавался вперед, но когда она лежала на спине, было незаметно. Да и в целом это ее не портило, такой стройной она была.

Не знаю, что мне нравилось больше: то, что мы наконец-то можем заняться любовью, или то, что мы можем душевно поговорить, лежа в обнимку. Я уже сто лет не чувствовал, что меня кто-то любит и я кому-то нужен – с того самого момента, как Инка велела не провожать ее на поезд…

В ее отсутствие у меня была пара женщин, но от них осталось такое ощущение, как будто я наскоро перекусывал шаурмой у метро: голод не тетка – вот и давишься впопыхах. С одной я познакомился этим летом, когда мы с другом ходили в поход по алтайским горам. Почему-то в походы (даже такие сложные) ходят преимущественно женщины, так что мне было где развернуться. Но разворачиваться как-то не было настроения, я хотел лишь окончательно внушить себе, что Инны больше нет.

Эта Раиса старалась изо всех сил. Ей было за тридцать, здоровая, как лошадь, но при этом всегда просила меня помочь ей поставить палатку. У костра она активно бренчала на гитаре и распевала любовные песни, приторно-сладко на меня поглядывая. На каждую мою шутку она так закатывалась от хохота, что я уже и шутить боялся. Она каждый раз старалась отдаться «по всем правилам хорошего соблазнения» и устраивала мне романтическую обстановку: то на берегу реки, то на краю обрыва. Если с рекой – еще куда ни шло, то над обрывом я ей прямо сказал, что здесь у меня только волосы могут подняться от страха. Она послушно заржала и с унизительной готовностью потащила меня в другое романтическое место. В промежутках она рассказывала, как хорошо она умеет готовить, какая у нее уютная квартира и как это важно, чтобы у любящих людей были одинаковые интересы (например, походы по горам). Я не возражал, но когда на перроне в Москве она попросила у меня телефон, то сказал, что живу в общежитии. Не знаю почему, но от этой невинной просьбы меня передернуло. Наверное, потому, что Инка ни разу не спросила, какой у меня номер, пока я не дал ей его сам. Раиса тут же всучила мне бумажку со своими циферками, но я не позвонил ни разу.

Вторая была классической девочкой из общежития, которой очень хочется жить в Москве. Она начала с того, что напросилась ко мне в гости, всю ночь работала, как гимнастка на олимпиаде, а утром затеяла генеральную уборку, ласково сетуя на то, что в доме не хватает женской руки. Я соглашался, лежа в постели; мне было смешно, с каким усердием она пытается завоевать золотую медаль. Ведь жюри в моем лице было пристрастно и давно уже отдало первое место другой. Я вдруг подумал о том, что Инка никогда и ничего у меня не просила; все, что я для нее сделал, я сделал исключительно по собственной инициативе. Тут это милое создание, воркуя, принесло мне кофе в постель и посмотрело на меня, как собачка, подающая хозяину тапок. Мне стало тошно.

Через пару месяцев и вовсе началось дерьмо в виде расспросов о том, «как я вижу наше будущее». Пришлось сказать, что у меня близорукость, и мы благополучно разбежались.