Ребенок

Позже, наблюдая за тем, как он неторопливо ест, повествуя мне о каких-то трениях с начальником своего курса, я почти что с ужасом подумала: «А ведь все действительно кончено! Прежде, во время жизни в нашем доме-муравейнике, он с теплым участием спрашивал о том, почему у меня сегодня грустные глаза. А сейчас, когда меня то швырнет об скалы волной, то я из последних сил выберусь из-под руин, он не видит ни единого повода для беспокойства».

Пока Антон дохлебывал борщ, я стала накладывать ему второе.

– Всего полдня как бабушка уехала, – раздалось у меня за спиной философское замечание, – а свежего супа уже нет.

– Что?!

Я резко повернулась, видимо, с возмущением на лице, потому что Антон рассмеялся.

– Да шучу я, не бери в голову, мне можно и вчерашний! Это у старшего поколения столько заморочек насчет хозяйства: пеленки стирай руками, суп вари каждый день… Ну, теперь-то ты отдохнешь!

Мне показалось, что с меня сорвали темные очки и в глаза хлынул мучительно резкий свет. Так он, оказывается, все замечал! Все видел и не вмешался! С безопасного склона горы он наблюдал за тем, как на меня обрушивается Мария Георгиевна, и ни разу не рискнул прийти мне на помощь! Головокружение и слабость отступили в сторону, и ярость бросила меня вперед.

– Значит, ты в курсе, что я устала? – со змеиным присвистом прошипела я. – Ты в курсе, что твоя бабушка гоняла меня, как ломовую лошадь? Почему же ты за меня не заступился?

Антон пожал плечами, как если бы не считал это серьезной темой для разговора:

– Чего ради я буду вмешиваться в ваши женские разборки?

– Ради меня! – завопила я на грани истерики.

Антон промолчал, переведя глаза на окно, и я с ужасом осознала, что вот оно, мое крушение. Меня в его жизни не существует, а любые надежды на это – иллюзия. В приступе судорожного плача я метнулась вон из кухни. Следующим шагом будет убраться из Москвы.

Уже привычно кидая на дно чемодана пачку памперсов и вновь вытряхивая из шкафа Илюшкины вещи, я с неожиданной трезвостью прикинула, что добраться до вокзала с коляской мне все же не удастся. Значит, ребенка – на руки, и в такси! Но денег, отложенных мной на билет, хватало в обрез, и я, полуобернувшись, обратилась к Антону:

– Дай мне, пожалуйста, полтинник на такси! И будем считать, что мы в расчете.

– Не дам, – холодно произнес Антон.

На протяжении всех моих сборов он стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к дверному косяку. Я же, чтобы получше упихать вещи в чемодан, встала на колени и сейчас обратилась к Антону, будучи именно в этой позе. Рабыня и господин… Унижение, что я испытала, перекрыло мне горло, едва позволяя сделать судорожный вздох.

– Не дашь? – Я вскочила на ноги.

– Нет.

И тут я поняла, что сюжет фильма «Люди-кошки», где женщина превращается в пантеру, вовсе не выдумка Голливуда. Я ощутила, как шерсть дыбом встала у меня на загривке, лицо исказилось до пропорций кошачьей морды, уши плотно прижались к голове, а из горла вырвался невнятный рев. Я размахнулась, но не сумела дать обычную человеческую пощечину.

Пальцы сами собой согнулись по образу когтей, и удар получился направленным, не справа налево, а наискось – сверху вниз, как у зверя, раздирающего добычу. Антон схватился за лицо. В последний момент он успел слегка отпрянуть, и раны получились не такими глубокими, как могли бы, но четыре ярко-красных полосы дружно пролегли на скуле, щеке и шее. Они мгновенно наполнились кровью.

Не отнимая рук от лица (кровь уже сочилась между пальцами), Антон побрел в ванную. Я болезненно вскрикнула, словно ударили меня саму, и бросилась в угол, где скорчилась, упав на колени. Меня трясло. Примерно через полчаса, когда я услышала, как Антон возвращается, я пригнулась к самому полу и прижалась к стене.

– Знаешь, почему я не хотел давать тебе денег? – ровным голосом спросил он.

Я нашла в себе смелость повернуть голову. Кровь удалось остановить, но красные полосы на лице угрожающе полыхали.

– Чтобы ты не уезжала.

Мне стало так страшно, словно я вместо преступника убила невиновного. «Это не я! – твердила я себе. – Это моя бессонница, адская усталость, это шок от Марии Георгиевны, это месяцы тоски и одиночества, страх за Илью, унижения роддома, потерянная любовь и растерзанные надежды – все, что называется емким словом "материнство". Кошмар, превративший меня в озлобленное животное. Расстанусь ли я когда-нибудь со своим звериным оскалом?»

– Что мне делать? – безнадежно спросила я.

– Для начала хорошо бы купить пластырь.

Пригнувшись и всеми силами стараясь увернуться от новой встречи взглядами, я выбралась из своего угла и помчалась вниз по лестнице. Через четверть часа я, не поднимая глаз, высыпала в подставленные руки Антона все виды пластыря, что нашлись в аптеке. Мы начали примерять их к царапинам, но ни один не мог охватить такую нешуточную поверхность раны. Наклеивать же их друг возле друга было проблематично – царапины шли почти вплотную одна к другой – единым фронтом. Наконец Антон махнул рукой на свое исцеление:

– На мне все заживает как на собаке.