Ребенок

– Станет человеком, ты говоришь? А кем за это время стану я? Кухаркой? Посудомойкой? Или дипломированным специалистом по вынесению горшка? Тебе не приходило в голову, что если я не голодаю, это еще не значит, что мне хорошо?

– И чего же тебе не хватает для полного счастья, дорогая?

Признаюсь, я говорил слегка насмешливо, поэтому, отвечая, она обращалась к шкафу с книгами.

– Я должна чувствовать себя человеком.

– А сейчас ты кем себя чувствуешь? Австралопитеком?

– Собакой на цепи. И сижу я на ней уже два года. А мне хочется встать, понимаешь? Такое простое человеческое желание – встать, распрямиться… Выйти наконец из этого треклятого дома, войти в метро и поехать туда, где я буду нужна, где принесу пользу, где смогу целый день общаться с людьми, а не со стенами.

– А мы с Ильей – не люди?

Честно говоря, я был задет по-настоящему. В благодарность за все мой дом окрестили треклятым, а меня с ее же собственным ребенком приравняли к неодушевленным предметам. Теперь и я приподнялся на локте – мне хотелось дать ей достойный отпор.

– Знаешь, почему я никогда не подаю нищим? Потому что считаю, что прежде всего человек должен помогать своим близким. Если я подам рубль-другой каждому пьяному бомжу, то заберу у тебя с Ильей всю свою зарплату. Я считаю, что это противоестественно. А ты рвешься делать деньги какому-то чужому дяде, который и без того хорошо себя чувствует, раз у него есть средства на зарплату маркетологу, и в то же время твой ребенок должен будет жить в стаде из двадцати детей, за которыми никто толком не смотрит, без конца болеть и… неизвестно еще, как с ним будут обращаться!

Инка явно не ожидала от меня такого выступления, да я и сам его от себя не ожидал. Не знаю, что на меня нашло – обычно, вспоминая о своем садике, я вспоминал о нем достаточно равнодушно, но, видимо, чуть поглубже лежал еще один пласт воспоминаний. По ногам у меня вдруг прошел холод – я увидел белые кафельные стены и длинный ряд горшков, на которых сидят дети в возрасте Ильи. Себя я тоже увидел со стороны и еще раз почувствовал, как сильно дует по ногам из приоткрытой форточки. Я, как и все дети, одет в спущенные до пола трусы, в то время как на воспитательнице шерстяные колготки и свитер. Один из моих соседей, не выдерживая холода, начинает хныкать и подпрыгивать вместе с горшком, не имея возможности с него подняться (горшок приклеился к попе), а воспитательница равнодушно отворачивается – экскременты из детей нужно выжать до капли! Мой сосед уже вовсю ревет, а когда я поворачиваюсь к нему, начинает в истерике бить меня по голове; я – единственное, чему он может сейчас отомстить.

– Я больше не могу, – сказала Инна.

Я усмехнулся.

– Я не могу, а ты не понимаешь, потому что ты на работе просто зарабатываешь деньги, а я свою любила. Мне нравилось устраивать всякие шумные события, приглашать туда людей, их заинтересовывать, превращать в наших постоянных клиентов. Экономика России без меня, конечно, не рухнет, но я создавала людям… (Пауза – она задумалась.) Я поняла, что создавала веселье, праздник, часть их жизни. Ведь можно прожить и без книг, картин, музыки, но кто-то же их создает! Как тебе объяснить, что для меня это было то же самое?! Одно мероприятие, второе, третье – и готова симфония!

Я молчал. Она решила добавить жару:

– Вот если бы меня звали Джон Леннон, ты бы не удивлялся тому, что мне хочется работать.

– Не слабо же ты себя оцениваешь!

– Леннон не всегда был звездой мирового масштаба. Я, между прочим, только начинаю. Кстати, когда «Битлы» выпустили «Love Me Do», Леннон был младше или старше меня?

– Понятия не имею. При чем тут «Love Me Do»?

– Потому что это был первый успех. У меня тоже были первые успехи… два года назад. Правда, толпа вокруг не собиралась и фанаты на шею не вешались, но я проворачивала серьезные дела с отличными результатами!

Мысленно я признал, что, несмотря на пафос и бессовестно громкие сравнения, говорит она чистую правду. Действительно, интересно, сколько лет было Леннону в то время… Вряд ли восемнадцать, больше… Значит, успех пришел к нему позже, чем к Инке? Что-то не укладывается в голове!

– Зачем же такой мэтр, как ты, разменивался на зажигалки по телефону?

Она посмотрела в окно.

– Я должна была делать хоть что-нибудь…

В этот момент за стеной закричал Илья. Какое-то время назад мы с Инкой перебрались из родительской спальни в гостиную, и ребенок еще не привык оставаться по ночам один. Кричал он довольно жалобно. Инка не шевелилась.

– Сделай хоть что-нибудь! – резко приказал я. – Пока ты еще не Джон Леннон.

И тут меня в третий раз ударила мысль об оборотне. Глаза у Инки блеснули так, как они могли блеснуть у волка, готового вцепиться мне в шею. Она безмолвно поднялась и отправилась к Илье. На какую-то секунду я испугался за ребенка. Потом разум взял вверх. Но прежде чем Инка вернулась, я все-таки успел увидеть одну страшную картину…