Ребенок

…Среди ночи меня будит резкий свет, ударивший в глаза. Сейчас я бы со сна подумал, что меня привезли на Лубянку и собираются допросить, но двухлетний ребенок не знает слова «Лубянка», не знает понятия «Пятидневка», он чувствует лишь отсутствие родителей, дикий страх и полную беспомощность. Я в ужасе плачу, как и все другие дети. Между кроваток, как фашисты по захваченной деревне, ходят воспитательница с няней и высаживают детей на горшок, чтобы они не описались в постель. Фашисты – это тоже сравнение меня сегодняшнего, для меня тогдашнего они – сама смерть. Когда ко мне подходят, я замолкаю, потому что дыхание перехватывает от страха. Неумолимые руки вытаскивают меня из тепла, я чувствую металлический холод и цепенею, скукоживаясь на горшке. Пока что я жив. Но что дальше?

– На всю группу один такой спокойный, – мимоходом бросает няня воспитательнице.

Тем, которые кричат, легче – они имеют возможность хоть частично выплеснуть страх. Но это я осознаю с большим опозданием – через двадцать лет…

– Значит, так, – сказал я, когда она вернулась, – в сад он ходить не будет. Если тебе невтерпеж, то возьмем няньку, и будешь работать за остатки от ее зарплаты.

– Буду. А то я начинаю забывать, что у меня есть голова. Знаешь, ученые говорят, что мы используем только десять процентов нашего мозга, так вот я, сидя с ребенком, использую одну сотую из этих десяти процентов.

– Используй все, что хочешь, в любом объеме, но ребенок от этого страдать не должен!

– Тебе не кажется, что это – невыполнимое условие?

Я промолчал. Отвечать «да» не хотелось, а притворщик из меня плохой. Смотреть на Инку тоже не было желания: она улыбалась, как жестокий победитель. Неужели она считает, что уделала меня в этом споре?

– Если мы останавливаемся на няньке, то ребенок будет видеть свою мать часа два в день.

– Мне этого достаточно.

– А ему? Ты его просто предаешь – ни с того ни с сего впариваешь какой-то чужой тетке, которая воспитает его на свой манер. Мы же не знаем, какие у нее по жизни установки и каким в итоге у нее получится Илья.

– Ну, детоубийцу мы приглашать не будем, а в остальном мне все равно.

– Зачем тогда вообще нам ребенок?!

Она безжалостно рассмеялась:

– Понятия не имею! Может быть, ты мне подскажешь?

Я подумал: а были ли горные вершины? Мне хотелось вышвырнуть ее из постели, из окна, из одного со мной города. Я лег на спину, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Лучше я уйду сам – по крайней мере в сон.

– Не слышу ответа! – насмешливо поддел меня голос Инки.

Хорошо, что мы спим под разными одеялами – сейчас мне было бы страшно даже случайно дотронуться до ее тела. Через пару минут я услышал, что она тоже легла, потом уснула. Тогда я поднялся и пошел посмотреть на Илью. Не знаю, что, кроме спящего ребенка, я ожидал увидеть. Перерезанное горло? Вряд ли. Но ведь что-то заставило меня посмотреть, все ли с ним в порядке. Я всмотрелся в насупленное от сна личико, заметил, что широкая (в меня!) ладошка крепко прижимает к себе ободранный железный грузовик (ребенок не спал с нормальными мягкими игрушками, только с какими-то угловатыми уродами), и увидел его годом старше, сидящим за обеденным столом. (Или это опять был я? Ведь мы с Ильей так похожи…) Напротив ребенка – строгая женщина с поджатыми губами в старомодном темно-синем платье. Вывод о том, что платье старомодно, я способен сделать только сейчас, тогда оно казалось мне просто уродливым, а от него казалась уродливой и вся женщина. Это – няня. Мама устала от постоянных болячек, забрала меня из сада и отдала этой страшиле, у которой кожа на шее отвисла, как у индюка. У нее огромные серьги из закопченного серебра, которые оттягивают мочку уха настолько, что она вот-вот разорвется, и тогда на стол и на мою тарелку польется кровь. Темно-синяя женщина сидит молча и неподвижно, но взгляд ее упирается в меня с пристрастием. Она хочет, чтобы я ел, и готова взглядом заставить меня донести ложку до рта. А я в оцепенении от того, что у нее сейчас разорвутся уши, и движения сковывает страх. Если бы она хоть улыбнулась или что-то сказала… Но она лишь молча хмурится и подается вперед, а я ужасаюсь, увидев качнувшиеся серьги – разрыв неизбежен. У меня начинают подрагивать губы, а женщина достает откуда-то снизу свой указательный палец и резко стучит им о стол. Сейчас у нее отвалится и палец! Я бросаю ложку и захожусь в истерике…