Ребята и зверята

Те, у кого уцелели в боях руки и ноги, вздумали было протестовать. Среди них у Зобара Иваныча было несколько близких товарищей. И вот — товарищей у него больше нет: их замучали в тюрьмах.

— Я есть повар. Я много работаль в ошень богат и замечательны ресторан. Они судили, мучили товарища, потом кюшали сладки, жирны пирог. Это — генерал, буржуа, судья. Все продаваль свои совесть. Богач немец — это первый подлец. Я еказаль! Россия делаль революций. Германия будет, тож... Будет... тут опять чисты лес, рек красота...

— Но по вашей профессии вам надо жить в городе... В Москве есть фабрики-кухни. Там больше нужны ваше искусство и знания.— И в шутку прибавила: —Мармотка поехал бы с вами.

При этих словах Тумба за стойкой крякнул, а Зобар Иваныч сердито швырнул на поднос ножи, вилки и ушёл.

...Столовую заполняли гости. Мармотка по-хозяйски обходил столики. Он ласкался к посетителям и собирал с них обильную дань. Особенно ласково и даже подобострастно встретил он уже знакомого мне по рассказам Зо-бара Иваныча пасечника с пегой бородой Аксёна Капито-ныча.

— Почтение! — сказал бородач.— Ну, как живёшь, Забор Иваныч? Воюешь? Когда в Москву соберёшься, а? Всё с этой скотинкой своей никак не расстанешься? Погоди, вот хлопну его из поганого ружья и руки всем развяжу,— пробурчал он про себя и с неожиданным озлоблением покосился в Мармоткину сторону.

Я давно уже кончила есть. Но мне не хотелось уходить из столовой.

Сурок приютился возле меня. Он положил голову мне на колени. Я гладила его, и он вежливо блестел чёрными глазами.

Вдруг дверь с шумом распахнулась. В комнату, гремя сапогами, ввалился долговязый заспанный парень. Огромные кулаки висели у него почти до колен.

— Водки и закусить! — прохрипел он буфетчику.

В эту минуту я почувствовала: к моему колену тесно прижалось что-то мягкое — и услышала, как под мохнатой шубой сильно забилось чьё-то сердце. Глянула под стол и увидела, что сурок страшно таращит глаза и, словно ожидая удара, испуганно втягивает голову в плечи.

Парень шагнул к столикам.

«Вжиг!» —охрипнув от страха, крикнул Мармотка. Он кинулся в кухню. По дороге он налетел на табуретку, опрокинул её и совсем задохнулся.

Долговязый грубо захохотал и поддал ногой упавшую табуретку.

Тут из кухни выбежал Зобар Иваныч. Я не узнала кроткого старичка, он был в бешенстве.

— Опять ти?! — закричал он на парня и с размаху вцепился ему в куртку.

Все кинулись их разнимать. Двое ухватили долговязого за руки. Остальные столпились вокруг и кричали ему в уши:

— Забор ошибся! Слышь ты, Акентий? Он думал, что это ты швырнул скамейкой в Мармотку.

— Погоди ты у меня, тухлая сосиска! Я те научу на людей с кулаками бросаться. Ты у меня, брат, накланяешься. Где сурок?—Парень выругался.— Подавай его мне сию минуту! — Опять ругань.— Где мой сурок, спрашиваю?

Долговязый стряхнул с себя чужие руки, вытащил из-под буфетного прилавка мешок и побежал на кухню.

— Послюшь, Кеша,— остановил его Зобар Иваныч.— Ти немножко пил. Ну, и я... я тоже ошень виноват. Прошу извиненья. Пойди, пошалюйста, спи. Мы говорим лютша завтра. А?

— Прочь с дороги, свинина! — заревел долговязый.— Не желаю я никаких разговоров. Где сурок?

Парень тыкался во все кухонные углы. Залезал под стол, отодвигал мусорные ящики.

Я взглянула на Зобара Иваныча. Лицо у старика кривилось, словно от боли.

— Где сурок?! — продолжал орать парень. Он обшарил все закоулки, трахнул кухонной дверью и выскочил на улицу.

Ну и дела!

Я обернулась к Аксёну Капитонычу. Он, по моим наблюдениям, во всём должен был сочувствовать Зобару Иванычу. Но, представьте, вместо сочувствия он во время драки потихоньку куда-то убрался. Ни за столиками, ни вообще в помещении столовой его не оказалось.

Я засиделась у Зобара Иваныча. Старик был, видимо, очень расстроен стычкой с Акентием, но старался этого не показать.

Когда все ушли, мы составили столики, убрали посуду, навели чистоту в кухне. Зобар Иваныч вскипятил самовар и радушно угощал меня мочёной брусникой и медовым черничным вареньем.

Перед уходом я заглянула наверх, в комнату Зобара Иваныча. В ней были только кровать, белый некрашеный стол и старинный кожаный кофр — сундук. Но удивительная опрятность придавала комнате вид необычайно достойный.

Над столом висели три карточки.

— Это ваши родные? — спросила я, вглядевшись.

— Родные.

Я подошла ближе. На одной фотографии щупленький мальчик с бубном обнимал сидящего у него на коленях сурка. Вторая фотография изображала молодого человека в светлом костюме и мягкой шляпе. У него на ладони сидел осанистый сизый голубь. Молодой человек смотрел на голубя и смеялся. Третья фотография была сделана уже тут, в Важаихе,— Зобар Иваныч в поварском балахоне и бескозырке сидел на брёвнах возле «Аппетита». У ног его вытянулся столбиком Мармотка.

— Этот, первый, тоже звать Мармотка,— глядя на первую фотографию, тихо сказал Зобар Иваныч.