Ребята и зверята

Собачонка отбежала.

Увидев, что враг так легко отступил, наверх вылезло ещё несколько старых сурков. Они все принимали угрожающие позы и поднимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть кисточку на собачкином хвосте и услышать звяканье колокольчика.

Собачка между тем отбегала всё дальше от нор.

Любопытные сурки отходили по своим путикам.

Вдруг сухая трава у камня выбросила гром и молнию. Сурки бросились к норам. Юркнул вниз и Мармоткин отец. Дорожка за ним стала красной от крови. Он дополз до сводчатой комнаты и там умер.

А наверху в это время вот что случилось.

Над сурчинами низко пронёсся орёл. Из кучи травы выскочил человек. Он кричал и грозил кулаком. Но орёл не оглядывался. Ритмично вздымались широкие крылья. Орёл улетал. В сильных лапах он уносил собачонку.

Акентий целый час простоял на дорожке, ругаясь и проклиная жителей злосчастной норы.

Но от ругани и проклятий ему не сделалось легче. Он взял лопату и принялся копать.

Акентий был здоровый детина, но и для него раскопать сурчиную нору было нелёгким делом. Сурки роют свои норы глубоко. Кроме того, нужно ещё знать расположение ходов и выходов.

Акентий ничего не знал о сурчиных повадках. Он вовсе не был охотником. Отец его был первым кулаком и богатеем в огромном алтайском селении. С помощью Зобара Иваныча он выгодно торговал в своей частной харчевне. «Аппетит» был всегда переполнен.

Папаша торговал за буфетной стойкой, а сынок целые дни проводил, развалясь за столиками: он считал свою персону необходимым и обязательным украшением каждой компании и быстро спился.

Однажды в «Аппетит» собралась после охоты промысловая артель. Охотники два месяца «сурковали» в горах Тарбагатая. Они добыли много дорогих шкурок сурков-тарбаганов, сдали их в кооперативы охотсоюза и сейчас с деньгами, обновками и гостинцами для своих семейств

Над сурчинами низко пронёсся орёл.

возвращались домой, вспоминали трудные дни промысла, словно занятную прогулку.

Акентий, по обычаю, грубо встрял в их разговор. Захмелев, он стал орать, стучать кулаком по столу и доказывать, что уж если он возьмётся промышлять, то сразу же утрёт всем носы первой же своей охотой.

Но промыслить сурка оказалось труднее, чем орать о своих доблестях,— собачка погибла, сурки попрятались. Придётся возвращаться с пустыми руками.

Парень копал и ругался, ругался и копал, пока, наконец, совсем не выбился из сил. Он уже собирался бросить это дело, как вдруг лопата обрушила потолок сводчатой комнаты. Парень яростно всадил её ещё раз. Этим рывком он перерубил одного из сурчат. Мать-сурчиха с другим сурчонком спаслась через запасной ход. Старый мёртвый сурок и Мармотка попались в руки верзиле.

Акентий ободрал шкуру с убитого сурка, бросил её вместе с живым сурчонком на дно кожаной алтайской сумины, сел на лошадь и, полный злобы, отправился домой.

Целые сутки сурчонок провёл без пищи и отдыха. Лошадь шла тряской рысью. Бедного Мармотку толкало, подкидывало. Он замирал в неудобной, мучительной позе. Он пробовал жаловаться и пищать. Вконец измученный и обозлённый, он вгрызался зубами в ни в чём не повинную шкуру своего отца.

Но вот лошадёнка вбежала во двор «Аппетита». Мармотку вытряхнули из сумины, и он, еле волоча ноги, подполз под огромный чёрный ларь.

Вернувшись домой, Акентий запьянствовал и десять дней не вспоминал, что у него под ларём голодает несчастный сурчонок. Мармотка совсем подыхал. Изредка ему удавалось подобрать на полу корку хлеба. Он утаскивал её под свой ларь и там ел.

Однажды, протрезвившись, Акентий заметил под ларём мордочку. Он набросал хлеба на середину комнаты. Мармотка не вытерпел, вылез.

Акентий швырнул в него тяжёлым подкованным сапогом и перебил ему лапу. Кость хрустнула в двух местах. Мармотка бился и скрежетал от боли зубами. Акентий и его тумбообразный папаша — хозяин столовой — собирались прикончить зверька.

Тут вступился Зобар Иваныч. Убить — это всегда ус-пеется. Он хотел попробовать вылечить сурчонка. И ему охотно выкинули тогда эту «бесполезную падаль».

Сурчонок переехал через двор в тёплую кухоньку «Аппетита». Зобар Иваныч выстрогал две лёгкие деревянные планочки-лубки, сдавил ими сверху и снизу перебитую лапку и туго забинтовал. Мармотка кусался, царапался и смотрел на мучителя ненавидящими глазами.

После операции Зобар Иваныч уложил своего пациента в низкую круглую корзинку, угостил его молоком, обрезками моркови и свёклы. Он гладил его взъерошенную головёнку и ласково приговаривал:

— Мармотка, Мармотка!

В этот вечер Зобар Иваныч с особенным старанием убрал всю кухню. Ослепительно начищая медные кастрюли, старик, впервые за много-много лет, запел немецкую песенку. В песенке говорилось о нищем мальчике, собиравшем милостыню, и о славном, весёлом сурке.

И мой всегда, и мой везде,

И мой сурок со мною...—

торжествующе повторял Зобар Иваныч в конце каждой строфы.

Мармоткина лапа медленно заживала. За время болезни сурчонок отъелся. Шерсть на нём стала лосниться и блестеть.