Ребята с улицы Никольской

— Цо то есть?[7] Молодой человек, не стесняйтесь, входите! Генриетта плохо делает, что собирается вас бросить на улице.

— Пани Эвелина, не чшеба[8], — стала доказывать ей Герта.

Но меня вдруг как будто кто толкнул в бок, и я подумал: «Хитришь, Герточка! Окажись здесь Глеб, поди бы, вела себя по-иному…»

— Спасибо за приглашение! — согласился я.

Герта иронически пожала плечиками, тряхнула косами, затем сердито посмотрела в мою сторону. Я незаметно подмигнул ей.

— Ну, как хочешь, — равнодушно сказала она.

Пани Эвелина провела нас в большую, но низкую и полутемную комнату. В одном углу комнаты находилось огромное распятие и круглый столик, покрытый черной бархатной скатертью. На столике в беспорядке лежали толстые книги в темных переплетах. В другом углу, перед пустым камином в глубоком кресле, сидел Евгений Анатольевич Плавинский. Мне хорошо были знакомы его хмурые голубые глаза под насупленными бровями и широкий квадратный подбородок. Правда, эти хмурые глаза становились добрее, когда старый органист смотрел на Герту. Вот и теперь, увидев внучку, он чуть улыбнулся уголками рта, а глаза его стали ласковыми. У раскрытого окна, перебирая четки длинными тонкими пальцами, в темной сутане стоял новый ксендз Владислав. К моему удивлению, он был молод, высок: его голова почти касалась потолка, на бледный лоб спадали жидкие светлые волосы.

На вытертом плюшевом диване развалился еще один человек. На него недоуменно посматривала Герта, и я понял, что она его не знает. Между тем наружность незнакомца сразу запоминалась. Ему можно было дать лет сорок пять, но, несмотря на возраст, он показался мне героем из заграничного фильма: блестящие волосы с боковым пробором, прямой острый нос, брови дугой и лучистые синие глаза. «Красивый!» — подумал я. Мне показалось, что то же самое подумала и Герта. Ксендз чуть повернул к нам голову. Он, по-видимому, нисколько не удивился нашему приходу. Мы поздоровались. Герта наклонилась к деду и что-то зашептала ему на ухо.

Красивый незнакомец привстал с дивана и, элегантно раскланявшись, громко произнес:

— Я замечаю, что советские пионеры слишком придирчиво оглядывают мою скромную личность. Разрешите представиться: Альберт Яковлевич…

«Альберт Яковлевич? Где я слышал это имя? — насторожился я. — Альберт Яковлевич…»

— В Советскую Россию приехал недавно, — пояснял между тем незнакомец.

И тут я вспомнил: конечно же, это про него рассказывал Игнат Дмитриевич. «Сам красивый, как картинка». «И по-русски шибко знает». «Но порядки-то на Северном не больно переменились».

— Вы — новый управляющий концессией Северного завода! — воскликнул я.

Все, кто находился в комнате, с удивлением уставились на меня. На некоторое время воцарилось молчание.

— Ты прав, пионер, — произнес наконец Альберт Яковлевич, растягивая слова. — И я глубоко ошибся, считая, что тебе я не известен. Оказывается, ты меня знаешь? Откуда?

— Знакомый старик про вас говорил, — сдержанно ответил я.

— Старик? А какой старик, пионер?

— На Северном живет… В город по делам приезжал.

— Что ж ты, пионер, про меня слышал?

— Да ничего особенного… Слышал, что вы сами из Франции… И все.

— Зачем человечеству радио! — рассмеялся Альберт Яковлевич. — И без радио, видите, слухи распространяются с небывалой быстротой.

— Простите, Альберт Яковлевич, — поднялся с кресла Евгений Анатольевич, — но нам надо двигаться: нас ждут дома.

Альберт Яковлевич понимающе улыбнулся и с сожалением развел руками. Разглядывая его, я отметил, что синие глаза француза не лучисты, как мне показалось вначале, а холодны. Острый нос его напомнил клюв хищной птицы.

— Бардзо ми пшикро жэ муси, пан Евгенуш, юш исьць, — тихо проговорил ксендз. — До рыхлэго зобачэня![9]

— Ну а пионеры куда торопятся? — подошел ко мне и к Герте Альберт Яковлевич. — Оставайтесь, я с удовольствием побеседую с юным поколением. Русский язык я учил в детстве: в нашем доме снимали комнату русские студенты… Интересно проверить себя, хорошо ли помню их добровольные уроки.

— Вы прекрасно знаете по-русски, — сказал Евгений Анатольевич. — Даже акцента не чувствуется.

— А пионерка как думает? — спросил француз Герту.

— Я согласна с дедушкой, — ответила Герта.

— Так снова повторяю, почему нам не побеседовать? Я расскажу тебе и твоему кавалеру о Франции, ты и он расскажете мне о Советской России. Обменяемся взаимными интересами.

— В другой раз… Мне нужно успеть прочитать свою роль. Завтра у нас в клубе репетиция.

— Репетиция? — воскликнул изумленно Альберт Яковлевич. — Ты и пионерка, и артистка! А какая пьеса, какая роль? Надеюсь, что не «Сильва» и не «Прекрасная Елена?»

Мне стало обидно за Герту: француз задавал ей глупейшие вопросы. Недавно Юрий Михеевич начал готовить с ними к наступающей десятилетней годовщине Октябрьской революции инсценировку повести Бляхина «Красные дьяволята». Ни о какой «Сильве» у нас не было и речи.