Ребёнок от босса. Научи меня любить

Наверно, она думает, что я психованная истеричка, раз устроила скандал прямо в кабинете при враче. Вот и говорит со мной, как с ненормальной. Ну да, конечно, их же наверняка в медицинском учили, что с психами голос лучше не повышать, а то спровоцировать можно...

Как только я останавливаюсь возле кушетки, врач задвигает ширму, отделяя меня ото всех. В этот же момент я поднимаю голову и ловлю на себе тёмный взгляд Воронцова. Этот взгляд — последнее что я вижу, прежде чем ширма отделяет меня от остальной части кабинета.

Судорожно выдохнув, стягиваю с себя штаны и бельё, ложусь на кушетку и зову врача.

— Чуть сильнее согните ноги в коленях, — командует узист. — Вот так, достаточно. Теперь расслабьтесь.

Поднимаю глаза вверх и смотрю в потолок, когда она надевает на датчик презерватив и обмазывает его специальным гелем.

Сложив руки на животе, кусаю губы под бешеную пляску собственного сердца. Я знаю, что эта процедура безболезненная, но всё равно нервничаю. И когда врач пристраивает датчик, мне хочется автоматически сжаться.

Воронцова я не вижу и не слышу, но его присутствие в кабинете ощущается так неимоверно остро, словно он сейчас стоит прямо передо мной.

Зачем я вообще о нём сейчас думаю? Не этим стоит озаботиться. Закрываю глаза, чтобы абстрагироваться, но вместо этого вижу глаза босса. Тот момент, когда он смотрел на меня, пока врач закрывала ширму, и шиплю от злости на саму себя.

— Что такое?! — грубый голос разрывает тишину кабинета. — Ей больно или что? Почему она шипит?!

— Ээээ... вообще процедура безболезненная, — оторвав взгляд от монитора, узист растерянно смотрит на меня. — Инна Михайловна, всё в порядке?

— Да, простите... — выдавливаю сконфуженно. — Просто... в общем это случайно вышло. От неожиданности, когда вы датчик наклонили.

Господи, я сегодня просто побила все рекорды идиотизма...

— Так, Инна Михайловна, что хочу сказать, — спустя минут десять осмотра, резюмирует врач, продолжая крутить датчиком и внимательно смотря на экран монитора. — Всё у вас в порядке. Более глубокое обследование, конечно, сейчас делать рано. Это всё уже на скрининге будет видно. Но, на данный момент, каких-либо патологий я не вижу. Сейчас я включу микрофон, и вы сможете послушать, как бьётся сердечко.

Женщина нажимает кнопку на клавиатуре и в кабинете начинает раздаваться очень-очень быстрый стук. Как будто кто-то усиленно стучит в барабан. И моё собственное сердце, вторя сердечку моего малыша, тоже начинает ускоряться, неистово барабаня по рёбрам.

Боже... Это... это что-то волшебное. Я даже словами не могу описать какого это — слышать, как стучит сердце твоего ещё не рождённого ребёнка.

Это самый красивый звук на свете. Лучше любой симфонии Баха. Красивее лунной сонаты Бетховена. Ни один самый легендарный композитор не способен создать такой шедевр. Не способен пробудит в груди столько эмоций. Чтобы они наполняли каждую клетку, текли по венам, разрывали грудь и сочились из каждой поры. Чистейшее, ничем не разбавленное счастье. Теперь я знаю, что у него есть звук. Звук сердца моего ребёнка.

Закрыв глаза, тону в нём, как в водопаде. Водопаде чувств и эмоций, которые разрывают меня настолько, что, не выдержав, я начинаю плакать. Впервые в своей жизни я плачу не от горя, а от счастья.

Это так непривычно, и одновременно так прекрасно. Как будто ты через эти слёзы освобождаешься от чего-то настолько тяжелого. И только теперь осознаёшь какого это — жить налегке.

— А почему ритм всё время сбивается? — резкий голос Воронцова разрывает эту “музыку”, которой я наслаждаюсь, заставляя меня моментально распахнуть глаза.

— В смысле? — выдыхаю, приподнимаясь на локтях и встревоженно смотрю на монитор. — Что значит “сбивается”?

Слышу, как по ту сторону ширмы скрипит отодвигаемый стул, а потом тяжелый шаги Воронцова. Он подходит ближе к ширме и замирает напротив меня.

— Ритм сердца неровный. Всё время сбивается. Какого чёрта это значит?!

Я не вижу, куда он смотрит, но даже без этого чётко представляю, как сейчас мужчина буравит взглядом врача.

В любой другой ситуации этот взгляд бы меня испугал, но не сейчас. Сейчас единственное что меня волнует — это мой ребёнок.

Затаив дыхание я внимательней прислушиваюсь к звуку его сердечка, пытаясь уловить ритм, но у меня не получается. Паника как стая голодных шакалов кусает под кожей, мешая сосредоточиться и связно мыслить.

И почему-то именно сейчас я доверяю Воронцову абсолютно и безоговорочно. Если он сказал, что сердце нашего малыша сбивается, значит так оно и есть!

От страха у меня сжимаются лёгкие и начинает бить дрожь. Кажется, будто горло сдавливает в стальных тисках без возможности вдохнуть и выдохнуть. В ушах гудит, руки и ноги немеют и начинают покалывать.

— Что с ребёнком?! — рявкает Воронцов, подойдя ближе к врачу. Так, что я могу увидеть край его профиля. Чёрный горящий взгляд и гуляющие по скулам желваки.