Ребус

Ралд помотал своей белокурой и вовсе не тупой головой. Он не знал, что делать. Зато шеф-глашатай знала и расписала план действий, мигом перечислив самые проблемные издания, а также прессу, которая любит мистификации.

– Можно снова обратить их внимание на сектантов, – говорила она приободрившимся коллегам. – И все забудут про Ребуса.

Учения сектантов как одно сводились к тому, что нет никакого всемира, а есть некая высшая, человекообразная и вполне разумная сущность, создавшая и планету, и звёзды, и тварей живых, сущность, что руководит их жизнями, и что по окончании жизни всем будет воздано по заслугам. Сущность, видимо, паршиво руководила, раз допускала страдания, войны и Рофомма Ребуса. Одни сектанты были безобидны, другие – агрессивны, но висели все одинаково хорошо.

Пока у шеф-глашатая не окончился приступ профессионализма, Ралд поспешил ретироваться, подумав, что пробудет здесь недолго. В лучшем случае, он унесет домой хрупкое и пьяное тело Андры, в пристойном – уйдёт с наперсницей. Но случай выдался самый худший.

Оркестр играл чувственную, глубокую музыку, а какая-то дама сидела прямо на полу, облокотившись на возвышение с музыкантами, и экстатично внимала каждому звуку. К ней подсел наперсник, и она положила голову ему на плечо, и оба принялись напевать.

Андра всё так же сидела за стойкой. Ралд уселся рядом и накрыл её предплечье своей большой рабочей ладонью.

– О, Найцес, горе-победитель, – сказала она и тоскливо икнула.

– Почему ты пьешь, нежность всемирная? – ласково спросил он.

– Давай-ка подумаю. На данный вопрос нет малословного ответа, но если ты требуешь описать всё кратко и тезисно, то вот, – она выставила перед своим лицом худую пятерню. – Парцес – предатель, это раз, – она принялась загибать пальцы. – Ты – дурак и шут, это два. Три – это «Точность», они тоже предатели. Четыре – из-за того, что Парцес и «Точность» предатели, а ты – дурак, присяжные скорее всего оправдают жестокую старую…

– А пять? – спокойно спросил Ралд, гладя ее по руке.

– Не помню, – фыркнула Андра и снова икнула.

– Давай я отвезу тебя домой.

Андра разжала кулак и задумчиво на него посмотрела. Через миг ее ладонь летела прямо в крепкую скулу Найцеса, а в следующую секунду следователь стаскивал ее с высокого барного кресла, обитого бархатом.

– Тебе однозначно надо домой. Я же не предлагаю ехать ко мне домой. Я довезу тебя и уеду. Когда ты протрезвеешь, мы обязательно переспим, – ворковал Ралд, вытаскивая ее к гардеробу и на ходу обнимая за костлявый стан.

Потребовав свой плащ и накидку дамы, он вышел со спутницей на свежий воздух. Андра споткнулась на парадных каблуках и осела на мощеную булыжником дорогу.

– Ну вот видишь, тебе плохо. Зачем было столько пить – да еще при твоих-то размерах? Рабочие девки из Гога столько не выпьют, куда уж тебе…

– Зато у тебя, Ралд, посмотрю, все просто замечательно, – сказали сзади.

Ралд обернулся и увидел Парцеса. В свете низких фонарей при клубе Парцес казался совсем больным. Он был трезв, бледен, а вместо глаз у него словно зияли черные провалы.

– Слушай, Дитр, – вздохнул он, поднимая открытые ладони. – Я уже и так получил выволочку на высшем уровне, ты можешь быть спокоен. Ты был прав, а я нет. Даже госпожа Министр, – он кивнул на Андру, которая поднималась с булыжника, опираясь на фонарь, – считает, что Крусту оправдают. Недаром же Защитник посоветовала ей подать в отставку…

Пока он говорил, лицо у Парцеса менялось. Ралд был готов поспорить, что в нос ему ударил запах горящей плоти. И едва он успел ужаснуться тому, что Дитр вспыхнул чёрным, нездешним пламенем, всё исчезло – и низкие фонари, и Андра, и даже сам Парцес.

– С чувством юмора у меня все в порядке, жалкая ты телесная мразь, – проговорил ему на ухо мягкий голос, от которого, однако вставали дыбом волосы – если б у Ралда были волосы, если б он был сам.

И тут он почувствовал дикую боль в черепе, и все мигом встало на свои места и приобрело привычные очертания. Но Ралду было всё равно – он катался по земле и вопил, схватившись за правый глаз.

* * *

Первое время, когда Ралда доставили в лазарет, доктора никого к нему не пускали – ни генерала, ни Префекта, ни других коллег. Ралд спрашивал, приходила ли к нему Андра Реа, но врачи лишь качали головой и отвечали, что из дам к нему рвались лишь журналистки, но шеф-глашатай велела их не пускать, даже когда он поправится. Его обкололи дурманом, чтобы унять боль, и обложили льдом. Но боль была истошная, словно исторгалась из всемирных глубин, которые постигла его душа во мгле.

Едва он отошел от дурмана, то попросил зеркало. Врач покачал головой. Ралд попросил настойчивей.

– Вы все равно ничего не увидите, там повязка, – туманно ответил врач.

– Но что же там такое? – прошелестел Ралд, ожидая в ответ самого худшего. – Навряд ли вы меня удивите.

Но у врача получилось его удивить.

Парцес («Как это мог быть Парцес, он стоял в десяти шагах от меня!») начисто выжег ему глаз. Теперь кроме пустой глазницы у Ралда опаленная скула и нет брови. Всемирная проблудь и тьма, вот что случилось с Ралдом Найцесом.