Ребус

– Очень наглый. Да, было такое когда-то, странная история, – Ребус посмотрел куда-то в темноту и сжал спичечный коробок. – Мне тогда очень хотелось, чтобы у меня был отец. Удивительно, как много я мог тогда сделать – тогда, когда не превратился в этот мешок с горем. Отец появился в нашей жизни, когда мне было четырнадцать лет, он меня полюбил и маму полюбил. Они поженились, у них родилась моя сестренка. И я стал законнорожденным и – представляете? – теперь вижу свое имя в терцийном альманахе «Венец», я тысяча шестьсот какой-то в очереди на престол, – он хмыкнул, очевидно, демонстрируя, каким абсурдом это все считает. Дитр вдруг подумал, что незаконнорожденный Народный представитель в точности знал свой номер в очереди на престол и был с ним категорически не согласен. – Но это все неважно, потому что больше нет ни матери, ни отца – буквально несколько дней как.

– Я соболезную вам, омм, – сказал Дитр, разглядывая чужую боль, громыхающую на все лады, пахнущую как болото. Так не пахнет нутро гнилой, озлобленной личности, потому что не был таким шеф-душевник. – Извините, что я стал рассматривать ваше время…

– Я доселе встречал лишь одного человека, который может просто так взять и залезть в чужое время, – перебил его Ребус. – И то лишь в будущее, а в прошлое она никогда не смотрит, видимо, незачем. Я нахожу вас интересным, правда, не как объект для исследования, а иначе интересным.

– Я вас тоже, – Дитр не удержался от ироничной ухмылки.

Ребус молча разглядывал его, водя пальцем по губе, а затем снова приложил ладонь ко лбу пациента. Тень ринулась прочь от его прикосновения, поджав путы где-то в своем запертом небытии, тень не давала шеф-душевнику себя почувствовать.

– Я думал в детстве, что всемир будет преподносить мне лишь одни загадки, пока он не начал скармливать мне боль и дерьмо, – заговорил Ребус. – Когда я уверился, что кругом одни боль и дерьмо, всемир снова подкинул мне загадку – в виде вас, господин условный. Коллеги сказали, что в вас какая-то тьма, абсолютно новое проклятие, что мне будет страшно интересно. Навряд ли вы смогли бы от меня ее скрыть, верно? Если оно разрушило площадь, то вы бы не смогли так строго это контролировать. Я не вижу никакой тьмы, чувствую лишь вашу собственную сущность. Не скажу, что я разочаровался, – сказал он, убирая ладонь со лба шеф-следователя, – потому как давно я не видел такой теплой и светлой упорядоченности.

Усмехнувшись, врач положил ему руку на плечо и свысока наклонился к Дитру, целуя в лоб, как делают гралейцы, желая выразить признательность другу или родственнику. Обычный светский жест, однако, заставил Дитра вздрогнуть от боли, которая принадлежала даже не ему. Где-то на дне его сущности, собирая волевым усилием все свои нездешние части, вопила и корчилась ненавидящая, гнилая тень.

* * *

– Мне казалось, мы убили большинство его воображаемых врагов, – бормотал себе в бороду Клес, прилаживая левую ладонь отставного механика Вонцеса к душескопу. – Неужто наплодил новых?

– Даже думать об этом не хочу, – прошипел младший заместитель шеф-душевника, потирая ушибленную руку. – Сейчас вычистим в экстренном порядке – и пусть очухивается. Лорца выставит его семье дополнительный счёт. Сильный же он, червяк шестерёночный! И зачем было меня так хватать?

– Видимо, хотел прижать твою руку к столу и проткнуть карандашом, Ерл, – предположил Клес. – В Гоге так делают с нечестными людьми, а он, видимо, подумал, что ты хочешь его обдурить. Ты ещё легко отделался – Лорце он бы шею свернул.

У Вонцеса обострилось проклятие преследования, как полагал Ерл Лунеэ – из-за телесного недомогания, вызванного тем, что больной просидел весь вечер с открытым окном, из которого в палату сочился этот поганый туман. Клес был согласен, что дело в тумане, но сомневался, что дело телесное. Закончив с иглами и отладив окуляры, он жестом дал понять, что всё готово, и душевник склонился над одним из приборов.

– Клес, – позвал вдруг врач, не отрываясь от окуляра. – Погляди-ка!

Клес, который с душескопом работать не любил, потому что знал, чего это стоило, сколько бы Ребус им ни платил, нехотя встал у другого окуляра.

Нутро Вонцеса было таким же, как и в прошлый раз – серый лабиринт, полный потайных дверей и смотровых окошек, глазастые фонари и шепчущие рупоры на каждом углу. Чтобы найти посреди кирпичного безумия душу механика, нужно было пройти в самый центр лабиринта, пройти своей сутью – а иначе он не давал себя лечить.

Клес шёл об руку с проекцией Ерла Лунеэ, не обращая внимания на преследующие звуки и проблески – в конце концов, это чужое преследование, им обоим должно быть всё равно. Но вдруг что-то со свистом пронеслось рядом, и где-то там, в кабинете, Клес почувствовал, как волосы на голове у него встали дыбом.

– Что это было? То самое?

– Нас не тронет, – сказал душевник. Клесу показалось, что неуверенно.