Речи

213. Происходить смерть того брата, которого, как молодого и лишенного счастья, я оплакивал, не вынося утешения, какое указывали в несчастье, постигшем его зрение. 214. Другое бедствие, поколебавшее искусство, бегство от греческого языка и отъезд в Италию тех, кто стремились владеть италийскою речью, так как, по их словам, одни речи стали сильнее других и сила, и богатство на стороне тех, а в других, кроме них самих, нет ничего. Однако я не внял увещаниям о том, что мне надо покинуть свой пост и, хотя я отлично понимал, до чего дошло дело, но все же желал оставаться верным ему, Ведь и мать в несчастья я не захотел бы оставить одинокою, а это не более позорно, чем то [127].

{127 Об отношении Либания к этому вопросу см. Walden, pg. 119 fw pg. 191.}

215. И в ту же самую пору неблагополучия у нас воспитались учителя риторики, из которых многие, размявшись по разным местам, заняли Азию, один кто то тот мыс Европы, что заселен большим городом, роскошествующим, благодаря Босфору.

216. Показанием помощи богов является в свою очередь и то, о чем сейчас будет речь. Когда я после обычных трудов уезжал из сената верхом на лошади и подъехал к новым воротам, мне попадает на встречу запряжка мулов, которую поворачивали обратно, и видя пару, лошадь испугалась и её морда оказалась почти между их мордами и нельзя было ни повернуть лошади вследствие тесноты, ни проехать вследствие её страха. Дальше произошло, что лошадь, опрокинувшись на спину, придавила хребтом меня, упавшего навзничь, и прочий корпус лежал в таком положении, голова же, упав вне лошадиной туши и ударившись о камни в промежутке между колоннами, получила пролом до мозга. 217. Поднялся крик погонщиков мулов и тех, кто находился в сенате, одних по поводу невольной беды, других, в призывах друг друга на помощь. И они усилиями многих рук подняли ноги коня сзади, а он, несвойственно своей натуре, снес прикосновение рук и, дрожа, оставался смирным. То и другое надо считать делом богини, как работу людей, так и поведение коня.

218. С началом зимы со многих сторон много известий с объявлением о смерти друзей, а у меня вынос юноши, многим, как гражданам, так и приезжим, причинившей столько же печали, сколько и отцу, и вследствие добрых качеств самого умершего, и по той готовности помочь в нужде, какую проявлял дом тот ко всем. 219. Еще пока он хворал, является военачальник Рихомер [128] человек, приверженный к храмам и богам, который раньше даже, чем увидать, как я тогда узнал, любил меня, а увидав, оставив все прочее, привязался ко мне и просил любить его и говорил, что, если получит эту любовь, сочтет ее за самое крупное свое приобретение. После того как у нас возникла дружба, для противников моих неприятная, он отправляется к императору и, собираясь поступить в ряд консулов, приглашал меня двояким письмом, одним, своим, подобно прочим, другим от императора, чего раньше еще не бывало. 220. Была и мною составлена речь ему, с целью восхвалить его, не знаю, содержавшая ли что либо большее сравнительно с речами ему других, но, чем мог, и я почтил военачальника. Говорят, что и на вопрос доблестного императора, чем он больше всего доволен был из найденного здесь, он ответил, назвав меня, и заставил того, кто и так любил меня, любить меня больше и сказать, что и поездки сюда он желает из за меня.