Речи

Любовь к красноречию овладела мною, государь, с первых шагов и, после того как я провел немало времени в школе, я склоняюсь на предложение знаменитых тогдашних учителей приобщить меня к существу знания, пренебрегши при этом даже всеми остальными своими интересами до того, что лишился и отцовского имения [1]. Когда речи моего сочинения признаны были далеко не плохими, я со страстью отдался занятиям, при чем хранителем моих работ был Максим [2]. Когда он скончался и занятия мои красноречием требовали заместителя ему, судьба посылаешь мне [3] этого самого Фалассия, с которым неправо поступает сенат [4], Он оказался во всех отношениях гораздо лучше предшественника и по рачительности своего наблюдения, и по любви к красноречию и по благосклонности ко мне, и сверх того по воздержности своей в потребностях желудка и полового инстинкта. Вознаграждением ему за то служила жизнь в этом звании, то, что весь город наш знает, что он отдается этим занятиям. Что касается работы за деньги, он о том и не просишь, и не желаешь того, его потребностям удовлетворяет клочок земли. А многих не останавливают никакие размеры богатства, между тем как ему приходится делать на эти речи большее расходы, нередко обзаводясь копиями с них. Расход этот нужен на многое. 5. Но бывший мне, как я сказал, даром судьбы и рассеявший опасения, вызванные смертью Максима, Фалассий навлек на себя неприязнь людей, завидующих благополучию ближнего, тем, что пытался избавить мою жизнь от неприятностей. И в сообщениях своих друг другу распространяли они сплетни, и оговаривали меня у более легковерных ив наместников, и явно было, что готовы были, если окажутся в состоянии, повредить ему и делом, то и другое несправедливо. Тушь то некто из людей, считавшихся рассудительными, внушает мне мысль, чтобы он сделался членом сената и этим путем обезоружил клеветников [5]. Ведь нам приходилось бояться не обоснованная обвинения, а того, что некоторым легко чернить других, против кого нельзя пустить в ход такового. Фалассий прибегает к закону по этому предмету, согласно коему, получив указ за твоею подписью, посылает его в сенат, дабы со стороны последнего последовало его исполнение. Но тут Оптат [6] тотчас вскочил с места и, поднимая руку к небу, завопил: «Земля и Солнце, Фалассий член нашего совета!»

{1 Срв. стр. 22.}

{2 Это Максим —секретарь Либания, потому хранитель его речей. см. об этой φυλακή των δεικννμενων Sievers, S. 28, срв. о Фалассии ер. 842 φυλακή γιγνόμενος τοις νπεμοί συντιθεμένοις λόγοις, ер. 845 Θαλάσοιος, φ βίος σεοώοΰαι τονς ημετέρους λόγους. Seeck называет этого Максима (у него ХIII-ый, S. 211) книготорговцем. Максим упоминается как таковой, в конце 1327-го письма, ^вес^ом, S. 427, относимого к 364-му году.}

{3 Срв характерное для взгляда Либания на господство в людском мире этой силы название его автобиографии βίος ή леди της εαυτόν τύχης.}

{4 С этими хлопотами Либания о Фалассии связан ряд его писем в их сборнике: ерр. 840—848. 850. 855. 856. 858. 862. 979. К нему адресовано Либанием ер. 870 (в 951. 977. 1023 упомянут Фалассий). Срв. еще orat. LIY § 66, vol. IY pg. 99, 7, orat. XL § 22 под «философом» разумеется он же (cf. XLII § 9).}

{5 Очень близко к этому месту речи начало ер. 844.}

{6 Срв. письма за Фалассия, фр. 841, К Оптату, очевидно, по поводу этого самого выступления его в константинопольском сенате: «Если тебя ж было в чем обвинить, то не следовало подвергать такой каре». В 844-ом письме К Евсевию, очевидно, Оптат имеется в виду в словах: некто из лиц влиятельных в сенате».}