Речи

(XIV, 32) Но ведь существуют договоры, такие, как договор с ценоманами, с инсубрами, с гельветами, с япидами и с некоторыми варварами опять-таки из Галлии[2691]; в этих договорах прием лиц из этих народов в число наших граждан исключен. Но если оговорка это запрещает, то в случаях, когда оговорки нет, это безусловно дозволяется. Где же в союзном договоре с гадитанцами говорится, что римский народ не должен даровать права римского гражданства ни одному гадитанцу? Нигде. А если бы это где-нибудь и говорилось, то это было бы отменено Геллиевым и Корнелиевым законом, который с определенностью предоставил Помпею власть даровать права гражданства. «Это исключено, — утверждает обвинитель, — так как договор — нерушимый». Извиняю тебя, если ты не искушен в законах пунийцев[2692] (ведь ты покинул свою гражданскую общину) и не смог разобраться в наших законах, которые осуждением по уголовному делу[2693] сами отстранили тебя от дальнейшего знакомства с ними. (33) Какая оговорка, в которой можно было бы усмотреть исключение для чего-то нерушимого, содержится в запросе, поданном консулами Геллием и Корнелием насчет Помпея? Во-первых, нерушимым может быть только то, что римский народ или плебс[2694] объявит священным; во-вторых, постановления должны объявляться нерушимыми или в связи с самим родом закона или же путем призывания богов и консекрации закона, когда гражданские права нарушителя обрекаются богам. Итак, что сможешь ты, в связи с этим, сказать о договоре с гадитанцами? Консекрацией ли гражданских прав объявлено это нерушимым или же призыванием богов в тексте закона? Это ты утверждаешь? Я заявляю, что насчет этого договора вообще никогда не вносили предложения ни на рассмотрение народа, ни на рассмотрение плебса, и что ни закон, ни кара не были признаны священными. И вот, так как римский народ никогда и ничего не постановлял о гадитанцах, насчет которых (даже если бы был издан закон, запрещающий предоставлять права гражданства кому бы то ни было) все же оставалось бы в силе то, что постановил народ, и так как, по-видимому, не было сделано оговорки в известных выражениях: «Если что-нибудь признано нерушимым», — то осмелишься ли ты о чем-то утверждать, что это было признано нерушимым?

(XV, 34) Моя речь, уверяю вас, судьи, направлена не на то, чтобы объявить недействительным союзный договор с гадитанцами, да я и не хочу высказываться против прав столь заслуженной гражданской общины, против мнения, основанного на давности, против авторитета сената. Некогда, в тяжелые времена для нашего государства, когда господствовавший на суше и на море Карфаген, поддерживаемый обеими Испаниями, угрожал нашей державе, и когда Гней и Публий Сципионы, две молнии нашей державы, погаснув, вдруг пали в Испании[2695], центурион-примипил Луций Марций, как говорят, заключил договор с гадитанцами. Так как этот договор опирался на честность этого народа, на нашу верность слову, наконец, на давность в большей степени, чем на какое-то официальное обязательство, то гадитанцы, люди разумные и искушенные в государственном праве, в консулат Марка Лепида и Квинта Катула обратились к сенату с запросом о договоре. Вот тогда-то и был возобновлен или заключен договор с гадитанцами; насчет этого договора римский народ постановления не выносил, а без этого он никак не мог взять на себя священное обязательство.