Речи

(XIX) Не говорю о том, сколь великими наградами Гай Цезарь, будучи в Испании претором[2700], отличил этот народ, как он успокоил раздоры, как он, с согласия гадитанцев, определил их права, устранил черты застарелого варварства в их нравах и установлениях, с каким необычайным вниманием он, по просьбе Луция Корнелия, отнесся к этой гражданской общине и какие милости он ей оказал. Прохожу мимо многого такого, что благодаря труду и усердию Луция Корнелия изо дня в день достигается либо полностью, либо, во всяком случае, более легко. Поэтому первые люди среди их граждан присутствуют здесь и защищают Луция Корнелия из чувства приязни как своего гражданина, свидетельскими показаниями — как нашего; из чувства долга — как неприкосновенного гостя, в прошлом своего знатнейшего гражданина; из чувства преданности — как заботливейшего защитника их благополучия. (44) А чтобы сами гадитанцы, хотя им и не наносят ущерба, если их согражданам, в уважение к их доблести, дозволено переходить в наше гражданство, все же не думали, что именно поэтому заключенный ими договор менее почетен, чем договоры с другими гражданскими общинами, я утешу и этих вот присутствующих здесь честнейших людей, и ту далекую верную и дружественную нам гражданскую общину, а заодно докажу вам, судьи, — хотя вы и сами хорошо осведомлены, — что в праве, по поводу которого назначен этот суд, вообще никогда не было сомнений.

(45) Итак, кого признаем мы мудрейшими истолкователями договоров, кого — опытнейшими людьми в праве войны, кого — внимательнейшими в изучении правового положения гражданских общин и их интересов? Конечно, тех, кто уже был облечен военной властью и вел войны. (XX) И действительно, если знаменитый авгур Квинт Сцевола[2701], когда с ним советовались о праве залога земель, иногда отсылал спрашивавших к скупщикам земель Фурию и Касцеллию, хотя и сам был весьма опытен в вопросах права; если я насчет своего водопровода в Тускуле советовался с Марком Тугионом, а не с Гаем Аквилием[2702], так как постоянная деятельность, направленная на один предмет, часто имеет большее значение, чем дарование и знания, — то кто, когда дело касается договоров и всего права мира и войны, поколеблется предпочесть наших военачальников всем опытнейшим правоведам? (46) Итак, не можем ли мы представить тебе как поручителя в закономерности этого примера и этого действия, которые ты осуждаешь, самого Гая Мария? Найдешь ты человека, который был бы более строг во взглядах, более стоек, отличался бы более выдающейся доблестью, проницательностью, добросовестностью? И вот, он даровал права гражданства игувийцу Марку Аннию Аппию, храбрейшему мужу, наделенному величайшей доблестью; он же даровал права гражданства поголовно двум когортам камеринцев, зная, что договор с Камерином[2703] — священнейший и справедливейший из всех договоров. Так возможно ли, судьи, осудить Луция Корнелия без того, чтобы не осудить поступка Гая Мария? (47) Да появится же на короткое время этот знаменитый муж в вашем воображении (так как появиться в действительности он не может), дабы вы взглянули на него мысленно (так как увидеть его воочию вы не можете); пусть он скажет, что он не был лишен опыта в вопросах союзного договора, что он был хорошо знаком с примерами из прошлого, искушен в военном деле, что он ученик и солдат Публия Сципиона; что он прошел обучение на военной службе и на военных должностях легата; что он — веди он столь большие войны, какие он завершил, и служи он под началом стольких консулов, сколько раз он сам был консулом, — смог бы тщательно изучить и узнать все права войны; что для него не было сомнения в том, что ни один договор не препятствует честному выполнению государственных дел; что он выбрал всех храбрейших людей из теснейше связанной с нами и весьма дружественной нам гражданской общины; что ни договором с Игувием, ни договором с Камерином не было исключено право римского народа награждать их граждан за доблесть.