Речники

До логова колдуна, в общем-то, было рукой подать. Вернулась, когда по солнцу ещё середины дня не дошло. Вот только сходила зря. Данавы на месте не было. Опять ушёл бродить куда-то, непутёвое создание. Следов чужаков видно не было. Значит до него не добралась нежить чёрная, но и его, судя по жилищу запущенному, не было уже почитай с седмицу, не менее.

В том, что он жив остался Дануха была уверенна, но, когда этот непутёвый изволит вернуться, никому не ведомо. Хотя должен появиться в ближайшие дни. Как-никак на носу седмица Купальная, а к ней он заявится обязательно.

Следующие живые души, о ком Дануха вспомнила – это её еби-бабы родовые, что по лесам посажены, но к ним идти не хотелось по понятным основаниям. Все эти бабы большуху ненавидели. Это ж она их сослала со свету. И таких по местным урочищам аж пять штук сиживало. Вспомнила каждую. Последнюю уволокла и луны не минуло. У этой, ненависть совсем свежая да временем не притушена. Да, любить им всем её было не за что. Особенно последней, Сикеве взбалмошной. Детей отобрала, правда, уж большеньких. Оба пацана на подросте в ватаге бегали. Да и другие вряд ли забыли её «благоденствия».

Дануха мучительно думала, что делать с ними. Пойти предупредить, прибрать к себе иль пусть пропадают пропадом? Ведь коль сказать, то та же Сикева может и драться кинуться, коль узнает, что за большухой больше защиты нет. Притом драться на смерть будет, тварь, а Дануха изранена, может и не сдюжить бабу рассвирепевшую.

Она сидела на горячей земле у своего кута тлеющего, с подветренной стороны да мучительно думала. Вдруг как гром средь неба ясного из-за бабьих огородов со склона холма памятного раздался бабий вопль душераздирающий. Дануха соскочила, сквозь дым всматриваясь, но разглядеть, кто там так орёт не смогла, не видела. Лишь поняла, что это кто-то из своих, но не смогла определить по голосу.

Неужто кто сбежал? Она, схватив клюку, огородами ринулась вокруг пожарища чуть ли не бегом на вопли отчаяния. Но, не добежав шагов несколько, вдруг резко остановилась и прислушалась.

Баба уже не вопила, а причитала вполголоса и Дануха враз узнала Сикеву только что вспомненную. И то, о чём она голосила где-то впереди в бурьяне разросшемся, большуху просто подкосило да вместо того, чтоб бежать к ней она в траву на задницу рухнула.

– Родненькие вы мои, – ныла Сикева слезами захлёбываясь, – что ж я дура наделала?! Они же обещали не трогать вас. Мне обещали свободу да власть. Что большухой в бабняке сделают. Я б одного из вас атаманом поставила. Что же я наделала? Я же им всё про вас поведала. Они же обещали только атамана с ближниками да Дануху со Сладкой прибить. Троица Святая, что ж я сотворила, проклятая?!

– Ах ты, сука продажная, – прошипела в ярости Дануха, закипая от ярости.

Злость кровью в глаза брызнула. Тело мгновенно перестало чувствовать что-либо да напрягаясь, налилось дурной силою. Рука так сжала клюку, что готова была переломить дерево крепкое. Она медленно встала, да так же медленно двинулась сквозь травяные заросли к изменнице. Большуха совсем недавно думала, что Сикева узнав о злодеянии, будет драться с ней до смерти, а сейчас была уверена, что никакой драки не будет, потому что Дануха просто прибьёт эту мразь без всякой церемонии.

Она тихо вышла на большую прогалину утоптанную. Повсюду были разбросаны как куклы переломанные пацаны ватажные. У одного из них она увидела виновницу, всего что здесь сделалось. Сикева валялась на земле да рыдала без устали. Дануха подошла почитай вплотную, пылая от ярости праведной да свирепо прорычала волком оскаленным:

– Встань ***, отродье сучье да глянь мне в глаза, *** тусклая.

Сикева вздрогнула, резко прекратив рыдать, словно подавилась чем. Встать не встала, а лишь медленно да боязливо, шавкой зашуганной подняла на Дануху глаза зарёванные. Растрёпанная, грязная, страшная, до смерти напуганная, она с ужасом посмотрела на большуху, будто саму Смерть [63] узрела в её образе.

И тут резко вдохнув грудью полной, как завизжит свиньёй недорезанной! Дануха будто только и ждала этого. Резко подскочила да со всего размаха могучего, врезала клюкой ей по башке растрёпанной. Та, издав неопределённый звук тявкающий, повалилась на бок да обмякла мёртвою.

Дануха слабо соображая, что делает, стянула через голову с её рубахи, оголив бабу полностью. С трупа пацана ближайшего сняла пояс да связала Сикеве руки узлами сильными. Снятой рубахой ноги спутала. Большуха была уверена, что не убила гадину, а лишь оглушила и что это мразь скоро придёт в сознание. Так и вышло. Как только та зашевелилась, Дануха схватив её за волосы сильно дёрнула, усаживая на задницу. Сикева взвизгнула от боли, скрючилась да попыталась опять упасть на бок, но Дануха не дала ей расслабиться. Намотав на руку уж кровью волосы вымазанные, она вновь усадила предателя, да задрав её лицо кверху, чтоб видела, зарычала неистово:

– Сказывай, сука! Кто таки? Да откуда пришли *** ***?