Речной бог

– Так ваши маленькие пташки думают напугать Каарика Ассирийца своими угрозами? Да, мой прекрасный продавец перьев. Я слышал о сорокопутах. Мне говорили, что это стайка болтливых трусливых пташек, которые частенько бывают шумливее стайки воробьев. – Он зло вывернул руку Шуфти, и разбойник, завопив от боли, упал на землю лицом. – Да, я слышал о сорокопутах, но слышал ли ты о Каарике Грозном? – Он кивнул Крату и его людям, они быстро раздели догола трех сорокопутов и прижали их к земле за плечи и ноги. – Я хочу, чтобы вы запомнили мое имя и бежали, как только услышите его, как и полагается добрым маленьким сорокопутам, – сказал ему Тан и снова кивнул Крату.

Тот взмахнул в воздухе кнутом погонщика рабов. Кнут был такой же, как и знаменитое орудие Расфера, сплетенное из дубленой кожи самца гиппопотама. Тан протянул руку к кнуту, и Крат неохотно отдал его командиру.

– Не печалься, погонщик рабов, – сказал ему Тан. – Придет и твой черед, Каарик Ассириец всегда первым пробует похлебку.

Тан взмахнул кнутом в воздухе, и тот просвистел, как крыло гуся в полете. Шуфти дернулся на земле, повернул голову и зашипел Тану:

– Ты сошел с ума, ассирийский буйвол! Разве ты не понимаешь, что я – князь сорокопутов? Ты не смеешь так поступать со мной! – Его обнаженную спину и ягодицы покрывали оспины.

Тан высоко поднял кнут и с маху опустил. Он оставил на спине Шуфти красный шрам толщиной с указательный палец. Разбойник дернулся всем телом от страшной боли и со свистом выдохнул воздух из легких, не успев даже закричать. Тан снова поднял кнут, а затем тщательно наложил еще один рубец рядом с первым. Рубцы нигде не соприкасались. На этот раз Шуфти наполнил легкие воздухом и издал хриплый рев, как попавший в яму буйвол. Тан не обращал внимания на его попытки освободиться и возмущенный рев и продолжал спокойно работать, накладывая один рубец за другим, как будто ткал ковер.

Когда закончил, ноги, ягодицы и спину жертвы покрывала ровная решетка горящих рубцов. Ни один из них не пересек соседний шрам. Кожа осталась целой, на ней не выступило ни единой капли крови. Шуфти давно уже перестал дергаться и кричать. Лежал на земле, и хриплое дыхание поднимало облачка пыли у его губ.

Когда Ремрем и Крат отпустили его, он даже не пошевельнулся.

Тан бросил кнут Крату:

– Следующий твой, погонщик рабов. Посмотрим, какой узор ты сможешь вытатуировать на его спине.

Кнут мощно гудел в руках Крата, однако ему не хватало изящества Тана. Очень скоро спина разбойника стала сочиться кровью, как худой кувшин с вином. Капли крови падали в пыль и скатывались в маленькие шарики грязи.

Удовлетворенно выругавшись, Крат закончил и передал кнут и последнюю жертву Асту.

– Пусть и этот запомнит, как себя вести.

Аст работал кнутом еще грубее, чем Крат. Когда он закончил, спина последнего разбойника походила на бок свежезарезанного быка, изрубленный сумасшедшим мясником.

Тан дал каравану знак продолжать движение по проходу через красные скалистые холмы. Мы с ним задержались ненадолго около трех обнаженных разбойников.

Наконец Шуфти пошевельнулся и поднял голову. Тан вежливо обратился к нему:

– А теперь, друг мой, мне придется попрощаться с тобой. Запомни мое лицо и будь осторожнее, когда увидишь его снова. – Тан наклонился, поднял с земли перо сорокопута и засунул за повязку на голове. – Благодарю за подарок. Пусть все ночи твои пройдут в объятиях красивых женщин. – Он коснулся рукой сердца и губ, изобразив ассирийский знак прощания, и я последовал за ним по дороге вслед за уходящим караваном.

Когда мы взошли на холм, я оглянулся. Все трое сорокопутов были на ногах, поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Даже с такого большого расстояния я смог разглядеть выражение лица Шуфти. Оно казалось сгустком ненависти.

– Ну что же, теперь ты можешь быть уверен: все сорокопуты по эту сторону Нила соберутся и нападут на нас, как только мы перейдем через перевал, – сказал я Крату и его головорезам. Мне показалось, что эта весть развеселила их больше, чем караван пива и красивых девочек.

С вершины перевала мы оглянулись в последний раз на прохладные просторы моря и начали спускаться в раскаленную каменистую пустыню, отделявшую нас от Нила.

С каждым шагом жара усиливалась, обрушиваясь на нас, как смертельный враг. Казалось, что зной входит через рот и ноздри, и мы начинали задыхаться. Жара высасывала влагу из наших тел, словно вор. Она иссушала кожу, и губы начинали трескаться, как перезрелый инжир. Камни под ногами были горячи, будто их только что вынули из печи гончара. Они обжигали и ранили ноги даже через кожаные подошвы сандалий. В самые знойные часы продолжать движение было невозможно. Мы лежали в жидкой тени полотняных палаток, которыми снабдил нас Тиамат, и тяжело дышали, будто гончие после охоты.