Речной бог

В конце амбы тропа привела нас к самой необычайной естественной крепости, какую мне приходилось видеть. Ветер и вода отделили от материнского массива часть столовой горы, и она стояла, подобно огромной башне с отвесными стенами.

Через пропасть, в которую страшно было смотреть, тянулась естественная каменная арка, соединявшая башню и столовую гору. Арка эта была настолько узкой, что две лошади не разошлись бы на ней, а отправившись через нее, лошадь уже не могла развернуться и пойти назад, пока не дойдет до противоположной стороны.

До земли под этой аркой было не меньше тысячи локтей, и прямо под ней текла река. Переход настолько пугал лошадей, что людям приходилось спешиваться, завязывать им глаза и вести их в поводу по этому естественному мосту. Не пройдя и половины пути, я почувствовал, что у меня дрожат коленки и кружится голова. Я не смел смотреть вниз. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не упасть на скалу плашмя и не вцепиться в камни руками и ногами.

На другом конце арки на высокой скале стояла уродливая перекосившаяся крепость, построенная из каменных плит и крытая соломой. Оконные проемы домов были завешаны грубыми, необработанными шкурами, а помои и отбросы вытекали из крепости по канавкам и длинными полосами пачкали отвесные склоны.

Стены крепости и ее бастионы украшали чудовищные подвески, походившие на остатки какого-то отвратительного празднества. Вся крепость была увешана трупами мужчин и женщин. Некоторые из них висели давно, и стаи ворон, кружившие над пропастью или сидевшие на крышах, вычистили кости добела. Некоторые жертвы были еще живы и слабо шевелились, вися вниз головой. Однако большая их часть уже была мертвой и находилась на различных стадиях разложения. Вонь гниющих человеческих трупов была настолько сильна, что даже ветер, вечно свистевший вокруг скалы на этой высоте, не мог ослабить ее.

Царь Аркоун называл ворон своими цыплятами. Иногда он кормил их со стен, а время от времени просто бросал им пищу в пропасть с моста. Удаляющийся вопль несчастной жертвы был привычным звуком для жителей Адбар-Сегеда, или Дома поющего ветра, как называлась эта крепость.

Казнить, выпороть кого-нибудь, отрубить своей жертве голову, руку или ногу, вырвать у нее язык раскаленными щипцами – таковы основные развлечения царя Аркоуна, когда он не был занят игрой в дом или не задумывал набег на какого-нибудь соседнего царя царей. Очень часто Аркоун сам брал в руки топор или щипцы, и его хохот раздавался наравне с воплями несчастных.

Как только наш караван пересек мост и вошел во внутренний двор Адбар-Сегеда, тюремщицы утащили Масару по лабиринту каменных переходов, а меня проводили в новое жилище, расположенное поблизости от покоев Аркоуна.

Мне отвели одну маленькую каменную каморку. В ней было холодно, темно и постоянно дуло. Открытый очаг покрыл стены комнаты копотью, но не мог ее согреть. Хотя я и одевался в местные шерстяные одежды, не помню такого дня, когда мне не было холодно, пока жил в Адбар-Сегеде. Как же я тосковал по яркому солнцу Нила, по сверкающему оазису Египта! Я сидел на исхлестанных ветрами бастионах и тосковал по своей семье, по Мемнону и Тану, маленьким царевнам, но больше всего тосковал по моей госпоже. Иногда просыпался ночью в слезах, лицо мое холодело, и мне приходилось накрываться овечьей шкурой, чтобы Аркоун не услышал мои всхлипы из-за каменной стены.

Я часто молил его отпустить меня.

– Но почему ты хочешь покинуть меня, Таита?

– Я хочу вернуться к своей семье.

– Теперь я твоя семья, – смеялся он. – Я твой отец.

Я побился с ним об заклад: если выиграю у него подряд сто партий в дом, он отпустит меня и даст мне проводника, который отведет меня к Нилу и дальше на великие равнины. Когда я выиграл сотую партию, он усмехнулся и покачал головой в ответ на мою наивность:

– Разве я сказал «сто партий»? По-моему, нет. Наверное, я сказал «тысячу»? – Он повернулся к своим подручным. – Мы же бились на тысячу?

– На тысячу! – хором закричали они. – Конечно на тысячу!

Все решили, что это великолепная шутка. Когда же я в отместку отказался играть с ним в дом, Аркоун повесил меня на стене крепости без одежды, и я скоро закричал ему, чтоб он расставлял камешки.

Когда Аркоун увидел меня обнаженным, он рассмеялся и ткнул в меня пальцем:

– Может, ты и умеешь передвигать камешки по доске, египтянин, но свои-то фишки ты давно потерял.

Вот так в первый раз со дня моего пленения обнаружилось мое увечье, и люди снова стали называть меня обидным и позорным словом «евнух».

Однако в конце концов это обстоятельство оказалось благоприятным. Если бы я был полноценным мужчиной, меня бы не допустили к царевне Масаре.

За мной пришли среди ночи, и я, дрожа от холода, побрел по лабиринту каменных переходов. Мы подошли к каморке Масары. Комнату освещала слабая масляная лампа. Пахло рвотой. Девушка свернулась калачиком на соломенной подстилке посредине комнаты, и лужица рвоты виднелась на полу рядом с ней. Ее мучила ужасная боль. Она стонала и плакала, сжимая руками живот.