Речной бог

– Даже если тебе удастся бежать из крепости, ты не пройдешь через горы без посторонней помощи, – предупреждала Масара. – Тропы здесь перепутаны, как плохой моток шерсти. Ты не сможешь распутать их. Каждый клан воюет со своими соседями. Незнакомцам никто не доверяет, и тебе тут же перережут горло, как шпиону.

– Что же нам делать?

– Если тебе удастся бежать, тебе нужно отправиться к моему отцу. Он защитит тебя и проводит к твоему народу. Ты скажешь Мемнону, где я, и он придет спасти меня. – Когда она произнесла эти слова, ее глаза сияли таким доверием, что я не выдержал и отвернулся.

Я понял, что Масара придумала себе образ Мемнона, который не имел ничего общего с реальностью. Влюбилась в бога, а не в молодого переменчивого человека, такого же, как она. Вина за это лежала на мне, так как именно я рассказывал ей хорошие и умные сказки о царевиче. Однако теперь я уже не мог причинить боль и разбить надежды, которые помогали ей пережить пленение.

– Если я отправлюсь к Престеру Бени-Джону, он подумает, что я шпион Аркоуна. И отрубит мне голову. – Я попытался сложить с себя те обязательства, которые девушка на меня возлагала.

– Я подскажу тебе, что ему говорить. Ты расскажешь ему нечто такое, о чем знаем только мы – он и я, и докажешь, что пришел от меня.

Она загнала меня в угол, и я попытался вывернуться другим способом:

– А как я найду дорогу в крепость твоего отца? Ты же сама мне сказала, что тропы в горах перепутаны, как в плохом мотке.

– Я расскажу тебе дорогу. Ты очень умен и хорошо все запомнишь.

Разумеется, к этому времени я полюбил ее не меньше моих маленьких царевен. И готов был пойти на любой риск, лишь бы избавить Масару от страданий. Она так напоминала мне мою госпожу в юном возрасте, что я ни в чем не мог ей отказать.

– Хорошо, говори.

Итак, мы начали думать о моем побеге. Для меня все это было игрой, в которую я играл только для того, чтобы поддержать в Масаре надежду на избавление и внушить ей бодрость. Не мог же я всерьез считать, что найду дорогу из каменной башни.

Мы обсудили множество разных способов побега, даже спуск по веревке со скалы, хотя каждый раз, когда я смотрел в пропасть, у меня начинались судороги. Масара начала собирать обрывки шерсти и тряпок и прятать их под матрасом. Она решила сплести из них веревки. Я не стал говорить ей, что веревка достаточной прочности и длины займет всю ее комнату от пола до потолка.

Два долгих года томились мы на вершине скалы в Адбар-Сегеде, но так и не смогли придумать способ побега. Масара не теряла веры. Каждый день она спрашивала меня:

– Что Мемнон говорил мне? Скажи еще раз, что он мне обещал.

– Он говорил: «Я вернусь за тобой. Будь храброй».

– Я храбрая, правда, Таита?

– Ты самая храбрая девочка на свете.

– Повтори, что ты скажешь отцу, когда увидишь его.

Я повторял ее указания, а потом она обычно рассказывала мне новый план побега.

– Я поймаю воробья из тех, которых прикармливаю на террасе, а ты напишешь письмо моему отцу и расскажешь, где я. Мы привяжем письмо к ногам воробья, и он отнесет его отцу.

– Воробей, скорее всего, полетит прямо к Аркоуну, а он выпорет нас обоих как следует и не разрешит нам видеться.

В конце концов я все-таки бежал из Адбар-Сегеда и покинул крепость верхом на прекрасной лошади. Аркоун собирался в очередной поход против царя Престера Бени-Джона. Мне было приказано сопровождать его в качестве личного игрока в дом.

Когда я провел свою лошадь с завязанными глазами по мосту и оглянулся назад, Масара стояла на стене и смотрела на меня. Она казалась такой одинокой и прекрасной. Кричала мне на египетском, и я едва мог расслышать слова в свисте ветра.

– Скажи ему, что я жду его. Скажи ему, что я была храброй. – Потом девушка заговорила тихо, и я не был уверен, что правильно разобрал ее слова. – Скажи ему, что я люблю его.

От ветра слезы на моих щеках стали холодными как лед. Я ехал верхом по Амба-Камаре.

Накануне сражения Аркоун заставил меня сидеть с ним допоздна в шатре. Он отдавал последние приказы своим командирам и точил голубой меч. Время от времени сбривал лезвием несколько волосинок на руке и удовлетворенно кивал.

Под конец натер клинок очищенным бараньим жиром. Этот странный серебристый металл приходилось хорошо смазывать, иначе на нем появлялся красный налет, словно клинок кровоточил.

Голубой меч пленил меня так же, как и Тана. Временами, когда Аркоун находился в особенно благожелательном настроении, он разрешал мне подержать меч. Металл этот был на удивление тяжелым, а в остроту клинка трудно было поверить. Представить только, какой хаос это оружие будет наводить в бою в руках такого фехтовальщика, как Тан! Если мне суждено с ним встретиться, он захочет узнать историю этого меча, поэтому я расспрашивал Аркоуна, и тот без устали хвастался передо мной.