Редберн: его первое плавание

Конечно, если есть много скрытых достоинств в старых скрипках Кремоны и если их мелодии пропорциональны их старине, то какое же божественное наслаждение мы можем ожидать от этого почтенного, потемневшего старого органа, на котором разве что не играли похоронный марш в царстве Саула, когда самого царя Саула и хоронили.

Прекрасный старый орган, врезанный в фантастические старые башни, башенки и колокольни, его архитектура выглядит своеобразным готическим, монашеским орденом, спереди он похож на западный фронтон Йоркской церкви.

Что это за арки, ведущие в таинственные лабиринты! что это за оконные переплёты, которые, кажется, смотрят внутрь часовен со стреловидными божественными шпилями! что за аркбутаны, и фронтоны, и ниши со святыми! Но остановитесь! Это мавританское беззаконие, ведь здесь испокон веков находится сарацинская арка, та, которая, насколько мне известно, способна завести внутрь некоторых дворов Альгамбры.

Да, это так, и если теперь Карло поворачивает руку, я слышу журчание Львиного фонтана, поскольку он играет немного насыщенную смесь итальянского духа и жидкого моря звуков, чьи брызги разбиваются о моё лицо.

Играй, играй, итальянский мальчик! Пусть и не по нотам, но ты поправишь их. Переведи на меня свой задумчивый, утренний взгляд, и пока я слушаю двойной орган – один твой, один мой, – позволь мне пристально посмотреть на несколько морских саженей в глубину твоих бездонных глаз – это так же здорово, как пристально смотреть вглубь великого Южного моря и видеть там великолепных сияющих дельфинов.

Играй, играй! Каждая нота движется по-военному, тут же – триумфальные штандарты, марширующие армии – всё великолепие звука. Мне кажется, что я – Ксеркс, ядро ржания всех персидских военных жеребцов. Словно позолоченные, сделанные из дамасской стали мухи, густым роем облепившие некую высокую ветвь, мои сатрапы кружатся вокруг меня.

Но уже идёт представление, и я млею, и тем временем Карло выявляет нужную кнопку из слоновой кости, и играет некая флейта, подобная сарабанде: мягкие, приятные, никнущие звуки, как серебряные берега пузырящихся ручьёв. И сразу же лязг, военный вой, как будто десять тысяч медных труб, выкованных из шпор и эфесов, зовут Север, Юг и Восток мчаться на Запад!

Снова – что это, словно раздираемый вереск? Что за звуки гоблинов и ведьм из Макбета? Вальс души Бетховена! Перекличка эльфов и привидений! Идите сейчас, соедините руки, Медуза, Геката, ведьма из Эндора и все страшные демоны с горы Блоксберг.

Снова отходят кнопки из слоновой кости, и, долго оттягиваясь, золотые звуки слышатся как ода некой Клеопатре, медленно вырисовываются и торжественно расширяются безбрежным, красивым шаром, и передо мной проплывают неисчислимые королевы, глубоко спрятавшиеся за серебряной вуалью.

Всё, что Карло может делать, – это создавать и разрушать меня, выстраивать меня, разбирать меня по частям и присоединять ко мне конечность за конечностью. Он – архитектор звуковых зданий и песенных жилищ.

И всё это создаётся на этом старом органе! Поэтому почитайте все уличные органы: в приветствии моего итальянского мальчика больше мелодии, чем таинства в подразделениях парижских оркестров.

Но посмотрите! У Карло есть то, что услаждает взор, а также ухо, и то же самое волшебное свойство есть во мне, что увеличивает моё великолепие, хотя каждая значительная фигура нуждается в восстановительной руке художника и, к сожалению, нуждается в чистке.

Его западный фронтон Йоркский церкви открывается и, как ворота на мильтоновские небеса, превращается в золотой разгул.

Что у нас здесь? Внутренний дворец Великого Могола? Колонны, позолоченные и собранные в таинственные группы, застывшие фонтаны, навесы и залы, и лорды и дамы в шелках и блёстках.

Орган играет величественный марш, и – presto!13 – широко открываются арки, и пара за парой в тёмно-красных тюрбанах с киверами из перьев проходит отряд военных, которые, звеня изогнутыми саблями, маршируют по залу, салютуют, идут дальше и исчезают.

Теперь – земля и высокие акробаты, чёрные, как уголь, нубийские рабы. Они сами бросаются на полюса, стоят на голове и исчезают внизу.

И вот – танец и маскарад фигур, выходящих враскачку из тёмных проёмов посреди рыцарей и дам. Некий султан ведёт султаншу, некий император, королева, и украшенные драгоценными камнями эфесы облачённых в сталь рыцарей отражают взгляды, бросаемые кокетками-графинями.

И вот опускается занавес: и остаётся бедный старый орган, закопчённый, чёрный и хрупкий.

Теперь скажи мне, Карло, если на перекрёстках улиц за единственный пенс я могу вот так вот перенестись в райские мечты, то кто ещё столь же богат, как и я? Уж точно не тот, кто владеет миллионом.

И, Карло! И пусть не случится ничего с твоим голосом, который неизменно возносит тебя, моего итальянского мальчика, ничего, кроме хорошего, и будь проклят тот раб, что когда-нибудь унесёт твою удивительную коробочку с картинами и звуками подальше от хозяйской двери!

Глава L Гарри Болтон в море