Редберн: его первое плавание

«О Небо!» – вскричал Гарри, вздрагивая – не от удара, а от оскорбления, и затем отстранился от помощника, который, протягивая свою длинную руку, вяло удерживал его в нише и смеялся над ним до тех пор, пока я не испугался, что он свернёт парню голову, и потому был вынужден ради его безопасности оттолкнуть офицера своей мальчишеской массой.

«Капитан Риг!» – закричал Гарри.

«Не зови его, – сказал помощник, – он спит и не проснётся, пока мы снова не разбудим его американскими голосами. Иди!» – добавил он, размахивая концом верёвки.

Гарри огляделся посреди усмехающихся матросов с ужасным негодованием и мукой в глазах и затем, остановив свой взгляд на мне и не увидев там не только никакой надежды, но даже капли неповиновения в качестве своего единственного ресурса, связал узел на оснастке и мигом оказался на верху грот-мачты. Я решил, что ещё несколько шагов уже не приведут его к колесу и немного испугался, что в своём отчаянии он может потом выскочить за борт, я слышал о безумных новичках, проделавших такое в море и навсегда пропавших. Но нет, он резко остановился и посмотрел с вершины вниз. Фатальный взгляд! Дрожали все его жилы, и я видел, как он раскачивался и сжимал паруса, пока помощник не крикнул ему, чтобы не выжимал смолу из верёвок. «Идите наверх, сэр». Но Гарри ничего не ответил.

«Эй, Макс, – крикнул помощник капитана голландскому матросу, – давай за ним и помоги ему, ты понял?»

Макс поднялся по оснастке, перебирая руками, и нанёс своей рыжей головой удар по основанию спины Гарри. Нужда заставила, вот дьявол и пришёл, и всё выше и выше, вместе с Максом, ударяющим его при каждом шаге, мой неудачливый друг пошёл наверх. Наконец он достиг бом-брам-рея и тонких сигнальных фалов – едва ли более толстых, чем свитая бечёвка, – летевших по ветру. «Разбери снасти!» – крикнул помощник.

Я видел протянутую руку Гарри – то, что его ноги тряслись в оснастке, было видно даже нам, стоящим внизу на палубе, и наконец – слава Богу! – дело было сделано.

Он спустился бледный, как смерть, с налитыми кровью глазами, дрожа всеми конечностями. С того момента он никогда не вступал в спор, никогда не поднимался выше фальшборта и до конца путешествия, по крайней мере, стал выглядеть иначе.

Вскоре он подошёл к помощнику капитана – так как он не мог пообщаться с капитаном – и заклинал его походатайствовать перед Ригом, чтобы его имя было исключено из судовой роли, чтобы он мог совершить путешествие как пассажир третьего класса, за привилегию чего он будет готов заплатить сверх обычной платы за проезд, как только сможет избавиться от некоторых своих вещей в Нью-Йорке. Но помощник капитана грубо отказал ему и весьма поразился его наглости. Оказавшись матросом на борту корабля, ты всегда матрос в этом путешествии, так принято, поскольку в пределах столь краткого периода никакой офицер не может перенести такого обстоятельства, как равенство с человеком, которому он отдавал приказы, будучи его начальником.

Гарри тогда серьёзно сказал помощнику капитана, что он мог бы сделать все, что ему захочется, но снова идти наверх он не может и не будет. И ещё он сделает всё, что угодно, кроме этого.

Это происшествие заклеймило судьбу Гарри на борту «Горца», команда сочла, что теперь вполне честно отпускать в его адрес насмешки и колкости, и действительно превратила его жизнь в жизнь отверженного.

Немногие из сухопутных жителей смогут представить воздействие угнетения и самоунижения, самостоятельно не полебезив с первого же момента перед неграмотными морскими тиранами и не имея возможности показать иные свои способности, но вы не можете не знать всего необходимого, связанного с морской жизнью, которую вы ведёте, и обязанностей, выполнять которые вы будете призваны, когда выйдете в море. В такой атмосфере и при таких обстоятельствах Исаак Ньютон и лорд Бэкон могли бы предстать морскими клоунами и деревенщиной, и Наполеон Бонапарт мог быть отшлёпан и пинаем без раскаяния. Это не раз оказывалось правдой, и Гарри, бедный Гарри, не стал исключением. И при обстоятельствах, которые освободили меня от преодоления самого горького из этих зол, я лишь больше сопереживал тому, кто вследствие странной постоянной нервозности, прежде ему даже незнакомой, стал подобен зайцу, преследуемому беспощадной командой.

Но как случилось, что Гарри Болтон, который досаждал своими проявлениями изнеженности, показал в нашей лондонской поездке столь несомненные вспышки духа и неукротимый нрав, как он сам мог теперь дойти до почти пассивного восприятия оскорблений и презрения? Возможно, его дух с течением времени был сломлен. Но я не берусь это объяснить, мы – любопытные существа, как всем известно, и у всех людей есть свои жизненные зигзаги, идущие вразрез с общим направлением их путей и настолько внешне противоречащие самим себе, что только тот, кто создал нас, способен разъяснить их.

Глава LI Эмигранты