Редберн: его первое плавание

Представший перед нами, вошедшими, вид действительно был пугающим. Он напоминал вход в переполненную тюрьму. С рядов грубых коек на нас глядели сотни худых, закопчённых лиц, в то время как, усевшись на поклажу, множество небритых мужчин курили чайные листы и выдыхали удушающий дым. Но этот дым был лучше, чем родной воздух этого места, который по почти невероятной причине, был зловонным до невозможности. В каждом углу сидели съёжившиеся в объятиях женщины, плачущие и стенающие, дети просили хлеб у своих матерей, которым нечего было им дать, а старики сидели на полу, прислоняясь головами к бочкам с водой, закрыв глаза и тяжело дыша.

В одном конце была выстроена баррикада, скрывающая заражённых, в то время как – несмотря на тесноту – перед ней находился участок, который оставался свободным от людей из-за страха перед инфекцией.

«Эту переборку нужно разобрать, – крикнул помощник голосом, который взлетел выше шума. – Хватайтесь, ребята». Но едва мы коснулись поклажи, составляющей баррикаду, как примчалась толпа бледных, пришедших в бешенство мужчин, которые с ужасными воплями клялись убить нас, если мы не остановимся.

«Разберите её!» – проревел помощник капитана.

Но матросы отступили, бормоча что-то о торговых моряках, не получающих пенсий в случае травм и об их отказе драться при пятидесятикратном перевесе противника. Старший помощник приложил последние усилия внять его приказу, но это не помогло, и нам пришлось отойти, не достигнув своей цели.

Около четырёх часов тем же утром умерли первые четверо. Все они были мужчинами, и последовавшие за тем сцены были невероятно ужасны. Конечно же, бездонное море, по которому мы проплывали, скрывало ещё нечто более страшное.

Сразу же был передан приказ похоронить мёртвых. Но в нём нужды не было. Своими собственными соотечественниками они были вырваны из объятий своих жён, уложены в своё же собственное постельное белье с камнями для балласта и с поспешным отпеванием брошены в океан.

В это время ещё десять мужчин подхватили болезнь, и с преданностью, достойной всех похвал, старший помощник посетил их со своими лекарствами, но капитан снова не спустился к ним.

Было очень важно очистить третий класс, и это не делалось из-за дождей и шквала, которые сделали бы безумием выгонять такое количество женщин и детей на мокрые и открытые палубы, приказывать пассажирам третьего класса подняться наверх и подвергать их логово полной чистке. Это пока не рассматривалось. Матросы наотрез отказались идти посреди грязи, чтобы выгнать пассажиров, а поскольку большая часть последних была сильно пьяна, то в случае применения силы они бы не тронулись с места, дабы помочь в том деле, что являлось их собственным спасением.

Паника в каютах была теперь очень сильной, и из-за боязни заразиться самим каютные пассажиры охотно посадили бы под замок самого капитана, чтобы воспрепятствовать его проходу за грот-мачту. Их шум, наконец, побудил его сказать своим двум помощникам, что пока они должны спать и принимать свою пищу в другом месте, а не в своих прежних отсеках, которые сообщались с каютами.

На суше мор довольно опасен, но там многие могут сбежать из заражённого города, тогда как на судне вы заперты, а сама больница заперта совсем. И при этом не существует никакой возможности побега оттуда: в столь небольшом и переполненном месте ни одна предосторожность не может целенаправленно уберечь от инфекции.

Столь же ужасными, сколь, возможно, и исполненными отчаяния, как и третий класс, представали теперь каюты. Многие из тех, кто прежде молился редко, теперь просил милосердные небеса ночью и днём о попутных ветрах и прекрасной погоде. Для извлечения Библий были вскрыты сундуки, и, наконец, даже молитвенные собрания были проведены за тем же самым столом, над которыми прежде так часто пролетали громкие шутки.

Удивительно, но когда вечная азиатская холера навсегда прореживала наши ряды, когда почти перед всеми представала близкая перспектива той смерти, которой в любое время может умереть любой человек и которая должна будет, в конце концов, забрать всех нас, – перед лицом её проявилась спазматическая преданность вере.

Во второй день умерли семеро, одним из которых был маленький портной, на третий – четверо, на четвёртый – шестеро, среди них матрос-гренландец, а другой – женщина из каюты, смерть которой, как, однако, позже полагали, просто была вызвана её страхами. Эти последние смертельные случаи довели панику до высшей точки: и матросы, и офицеры, каютные пассажиры и эмигранты – все смотрели друг на друга как прокажённые. Все, кроме единственного истинного прокажённого среди нас – моряка Джексона, который, казалось, ликовал от мысли, что он – уже в смертельных тисках другой болезни – не видит никакой опасности в лихорадке, которая сметает только сравнительно здоровых. Таким образом, отчаяние не трогало этого неизлечимого инвалида, находящегося среди здоровых, в большей степени по тем же самым соображениям, которые ужасали остальных.