Редкие земли

Тут я увидел Сашу Корбаха прямо у себя под ногами. Он пристроился на нижней ступеньке крыльца и там перебирал струны гитары. Через несколько аккордов он начал петь. Пел очень тихо, но все присутствующие, похоже, слышали — иначе зачем они поворачивались лицами к нашему крыльцу, а многие усаживались на асфальт, будто на концерте? Он пел:

Бредут толпою персонажи
На долгий, но неправый суд.
Их ждут допросов пассатижи
И очных ставок жуть и суть.

Прощай, наследственность метафор,

Сравнимая с блаженным сном.
Прощай, последний дом «Метрополь»,
Где жил гурман и гастроном,

Чудило грешное Фофанофф,

Безгрешное мудило дней,
Кентавр, Геракл и монстр фонтанов,
Ты арестован, и блядей

Не привлечешь для показаний,

И не смягчишь толпы укор:
Присяжные сидят козлами,
И их свидетель — прокурор.

Он выступает споро, бойко,

Из кодексов своих речет.
Таков юрист. Казак с нагайкой.
Он правду хилую сечет.

Сокамерник Велосипедов,

Из книги ты шагнул в тюрьму
И затерялся здесь бесследно
В литературной кутерьме.

Тебя забыли. Генчик Стратов,

Я чуял твой ночной кошмар,
Твои недюжинные страсти,
Твоих душителей кошму.

Народ «Фортеции» вонючей

Забыл магический кристалл.
Майор Блажной, всесильный дуче,
Забил священные кресты.

И вдруг пропала крытки грыжа,

Замки упали, ветр проник,
Внезапно испарилась стража,
И вместе с ней исчез порок.

Что это? Чудо? Озаренье?

Стихий души девятый вал?
А может, к нам, слепцам за-зренья,
Из тьмы башки приблизился Святой Овал?
Тот, кого и не ждали?
Без надежды?
Тари-вари-нари, пошли на причал!

Тари-вари-нари,

Помните, невежды,
Сальвадора Дали?
Тари-вари-нари, вот оригинал!
Он чувствовал, что близится Овал!
Овал! Овал! Овал!
Ведь он к нам шел сто тысяч концов
И сто тысяч начал!
И вот не подкачал!
Овал! Овал! Овал!

Едва ли не все освобожденные чудом подхватили припев и синкопы Саши, и все, уже без всяких «едва ли», подняли глаза к небесам. Их восточные своды за контурами тюремных башен уже обещали приближающийся рассвет, однако в зените еще стояла прозрачная ночь. Месяц сиял, а за ним в непостижимых пространствах сияло только что возникшее крохотное пятнышко. Смотрите, смотрите, оно похоже на рисовое зернышко! Сколько лет или веков оно еще там простоит, прежде чем предстать перед вами, перед трепещущими прототипами человеческих тварей в завершенном образе непостижимого Овала? Всех охватило волшебное вдохновение. Воспоем же первый дар рисового зернышка, новоявленную Свободу!

Никто из освобожденных сразу и не заметил, как распахнулось одно из окон комендантского блока. Что касается освободителей, то есть оставшейся части Самых Надежных, а вместе с ними и автора сочинения, они немедленно увидели стоящего за окном дородного офицера. Он точно соответствовал сложившемуся у меня еще в биаррицевских записях образу майора Блажного: большие надбровные дуги, мрачноватые зенки и в странном контрасте — красиво очерченный похотливый рот. Пошарив левой рукой по стене близ окна, он включил сирену. Надо сказать, что, услышав сирену «Фортеции», всякий узник неизменно думал: все сирены как сирены, а эта, как курва макроутробная. Так или иначе, но она привлекала к себе всеобщее внимание, и данный момент не стал исключением. Весь двор отвлекся от вдохновенного созерцания небес и припаялся взглядами к вибрирующему в унисон с сиреной тулову коменданта. Добившись желаемого результата, майор выключил свой вой со свистом и произнес: «Ша!» Оказалось, что он намерен произнести речь.