Теперь вернемся к мужскому контингенту. Только что упомянутый Ого бродил среди соузников и все вроде бы что-то искал: то, что утратил за все истекшие годы. Он все не верил: как можно забрать человеческий орган тела, он не привык к мысли, что еще в самом начале хождения по мукам его любимая камера «Хассельбладт» была конфискована с целью пресечения искаженческой деятельности, а потом обменена по делу на три бутылки «Коленвала» и два батона «Любительской». Сейчас он думал: «Нет, нет, свобода не может быть отделена от камеры „Хассельбладт“! Нет, нет, лучше вернуться на шконку и увидеть ее во сне».
И все целиком, вся компания «новофокусовцев», Олеха Охотников и Мастер Цу, Веня Пробкин и Слава Герман, Андрей Древесный и Шуз Жеребятников, а также на правах родоначальника не вполне еще забытый Кянукук, а также Моше Фишер и Васюша Штурмин, два Гоши, Чавчавадзе и Трубецкой, все растерянно бродили за своим вождем и удивлялись наивно: куда же наша аппаратура делась и где наши художественно-ценные архивы? Возле них крутится высокопоставленный Фотий Фёклович Клезмецов, предатель родины Фотографии, заглядывает преданно прежним друзилищам в лица; никто не видит собственного его лица. Даже и два самых близких по самоотверженности, генерал Планщин и майор Сканщин, у которых кипит их разум возмущенный, кипит холодными фосфорическими пузырями, а сердца тарахтят, как поспевший чайник, даже в ночь блаженного исхода не замечают Фотия Фёкловича.
Кажется, они успешно перестукивались с соседней камерой, и теперь можно соседей похлопать по их жестоковыйности, «с освобожденьицем!», и особенно, конечно, родственную душу, которого по Москве все знали как «Булыгу, орудие пролетариата», а вместе с ним и Женьку Гжатского, патриота власти, и майора московской милиции Густаво Орландо, и Пашку Пешко-Пешковского, певца городских восстаний, и Спартачка Гизатуллина, лучшего специалиста по продуванию энергетических систем, и Валюшу Стюрина, род ведущего от шотландских Стюардов, и Сашу Калашникова, чемпиона по прыжкам в высоту «Лебединого озера», ну и Яшу Протуберанца, филозофа постпродакшн, под чьими знаменами, собственно, все это и проходило, сначала на Соколе, а потом на Манхэттене.
Теперь о Корбахах, уже упомянутых, но еще не представленных. Возглавлял их отряд мифический старче сродни Гераклу, Стенли Корбах, с вашего разрешения, глава корпорации и царь оторвавшегося от Земли племени американских иудеев, к которому в меньшей степени, но достаточно плотно принадлежал и его зять Арт Даппертут, отказавшийся даже ради любви предать своего тестя. С ним рядом тащился жулик-дружок, похожий слегка на российскую птицу, только с одной головою — извольте, Тих Буревятников, склонный к трансмутации в перелетного орла. Эх ма, сейчас нажраться бы пива с маком и заракетиться в отключке к нереальностям неопределенным! Многие выражали полную готовность — и в первую очередь патроны бара «Последнее дно», которые в конце концов так и оказались в виртуале Краснознаменного специзолятора: вьетнамский генерал, ныне водопроводчик мистер Пью, яркий представитель поколения йаппи Мэл О’Мас– си, Бруно Касторциус, в прошлом юридическая звезда взбаламученного Будапешта, а затем популярный бомж Малибу, Санта-Моники и Вэнэс, ну и, наконец, друг Бернадетты Люкс, шофер-дальнобойщик и патриот морской пехоты Матт Шурофф.
Ну наконец-то появляются и те, кого я все время выискивал дрожащими от волнения глазами, герои итоговой книжки небезызвестного сочинителя Стаса Ваксино, кесаревы дети матушки-Земли и ушедшего века Ха-Ха: Гера Обломский и Телескопов-Незаконный, бандюган Налим, он же глава безграничной финансовой империи Артемий Горизонтов, профессор-конфликтолог Эйб Шум-мэйкер, с которым его страсти к девушке Какаше и к баскетболу сыграли достаточно бестактные шутки, барон Фамю, от же Павел Фамусов, банкир и поэт, что на закате дней воспылал достаточно неуместными страстями жизни, князь Колян Олада, водопроводчик из русского городка Березань (штат Нью-Хэмпшир), разделивший один из предметов запоздавшей страсти с бароном, но также с ближайшим другом графом Жекой Воронцофф, электриком из той же местности, а также с классиком циклопического реализма старцем Ильичем Гватемалой, задолго до появления на наших страницах убитым в бою с федералами на окраине Чикаго. Отдельно пройдет трясущийся интеллектуальный революционер Урия Мак-Честный, увы, заблудившийся в достаточно миазматических тупиках алкоголизма.