Redrum 2018-2019

Его руки в плетении вздутых вен. Освобождаясь от цепких пальцев, Инга распрямляется и хватается за трость. Теперь она вновь владеет ситуацией. Губы внезапно изгибает улыбка, холодная и крепкая, как декабрьский лед. Она вся — воплощенная уверенность, ответ на любое сомнение.

В то время как Инга заносит трость над головой и рывком опускает на череп старика, нити связывают ее с Алексой, скидывающей одежду и забирающейся в теплую кровавую ванну. Пряди вновь плетут мир и достигают Артура, который не без удивления обнаруживает, что поступательные движения и предвкушение развязки вызывают в нем желание. Низ живота щекочет приятное возбуждение, отчего член напрягается и со следующим толчком входит в холодное лоно оперной дивы.

Нити скручиваются, вьются, сцепляются, создавая ажурные узоры, витражи и орнаменты. В одном из них можно увидеть, как разъяренные люди сносят высокие ворота. Ошалев от ярости и страха, они, наконец, прорываются за неприступные стены. Первоматерь дарует им волокна неисчерпаемой энергии, и они с благодарностью их принимают.

Коктейли Молотова разбиваются о двери, крыши и стены небольших кособоких лачуг, которые тут же возгораются ярким пламенем. С вилами, тесаками и ружьями жители Теневого вторгаются на запретную территорию.

Следующая роспись на вязаном полотне показывает, как из приземистых изб выбегают будоражащие воображение существа. Выродки сдохших в муках матерей, исчадия больных родителей, потомки неполноценных людей, отродья, зачатые безумными женщинами в союзе с животными, создания с мутировавшими генами — все они спасаются бегством. Одни лишены конечностей, у других, напротив, ряды крошечных шевелящихся ручек, а то и четыре ноги — боковые ножки значительно меньше передних и при движении болтаются, как дохлые змеи. Третьи по всему телу утыканы наростами наподобие коренных зубов, а некоторые — в затвердевших волдырях, свисающих с голов и туловищ, точно колонии грибов-паразитов.

Они бегут настолько быстро, насколько позволяют физические отклонения, кто-то падает в грязь и сразу умирает, проткнутый вилами или застреленный из ружья.

Лицо Льва исчезает в кровавом месиве. Он противно пыхтит, точно свинья, отфыркивающаяся от воды. Хлюпая, рукоять врезается ему в голову и застревает. Инга выкорчевывает ее, как сорняк на огороде, наступая ногой в кровянистый студень, но вынуть не может.

Словно живая, Ноосфера дышит в квартире Алексы. Японская теледива Каяо Киоко принимала земляную ванну с топинамбуром, считая, что это расслабляет внутренние органы и вызывает экстаз. Мэрилин Монро любила пену до краев, порноактриса из Бельгии Стеф Грант купалась в сперме, а Елизавета Батори, известная также как Чахтицкое чудовище, омывалась кровью девственниц. У каждой имелся собственный тайный способ дотронуться до чувственного мира.

Алекса нежится в крови и внутренностях зверей. Она сливается с органикой, с природой на своем низшем животном уровне, поет мантры и вот уже сама Ноосфера тянет к ней руки. Похожие на стебли растений, новые вены различных цветов прокладывают путь по телу девушки, набирая скорость, разрывая ткани. А потом приходит оно.

Что-то бесформенное, необъятное, оно обрушивается на девушку, словно многоэтажное здание, и неиссякаемые потоки энергии бегут по новым венам. От этого невероятного ощущения ее сердце замирает, затем же начинает качать кровь с удвоенной силой, с усердием маньяка.

Из красной воды выныривает головка напрягшегося члена.

С подобным возбуждением Инга вырубает телевизор, но прежде чем замолкнуть, тот освещает новую порцию вестей о самоубийствах, нашествиях саранчи, бесплодных землях и случаях бубонной чумы. Какой-то мыслитель однажды сказал: давным-давно люди жили в Эдеме, но это не означает, что мы должны туда вернуться.

Комната тонет во мраке, и в тишине гул, который она уловила краем уха, когда выкуривала свою последнюю сигарету, звучит иначе. Теперь он более объемный, сочный, интенсивный. Вроде бы гудение исходит из подсобных помещений, которые долгое время не видели ремонта и не используются.

До живых — пока еще — стариков доходит, что в «Сизой Голубке» творятся неладные вещи: точно курицы-наседки, они кудахчут за закрытыми дверями палат. Лев валяется на полу рядом с опрокинутыми стульями, а Инга уже в столовой. Берет нож с широким лезвием для разделки мяса и, как только возвращается назад, распахивается дверь одной из палат.

В проеме — силуэт сгорбленной бабки, прижимающей руки к груди.

— Инна? — вопрошает она жалобным голоском. Что может быть хуже, чем плаксивый старческий голос и неверно произнесенное имя? — Инна, что здесь происходит?

В темноте Инга не разбирает, что за старая перечница выглянула из укрытия. Насколько она может судить, погода за окном не изменилась — все тот же период затишья после революции природы, а вот внутри грозовая туча бледнеет, съеживаясь, как цветок, прибитый первым инеем, дождь сменяется снегом, мятежный настрой уступает место холодной решимости.