Рефлекс змеи

– Они продают всякую фигню, – сказал один местный. – Пытаются всучить вам куски полированного камня и всякое такое. На самом деле, просто деньги выклянчивают. Ради дела, говорят они. Ради любви к Господу. Хрен все это – скажу я вам. Я сказал им, чтобы шли в церковь, но им это не понравилось.

– Они всегда такие строгие, – сказала барменша. – Не курят, не пьют, никакого секса. Не понимаю, что эти кретины в такой жизни нашли.

– Они не причиняют вреда, – сказал кто-то. – Всегда улыбаются, и все.

Выйдут ли они попрошайничать утром, спросил я. А если выйдут, то куда?

– Летом они все время ошиваются в аэропорту, выпрашивают деньги у людей, которые уезжают на выходные, и иногда залавливают кого-нибудь для себя… новобранцев, что ли… но вам лучше пойти в центр города. Прямо здесь. В субботу они тут точно будут. Наверняка.

Я поблагодарил всех. Поутру я припарковался как можно ближе к центру и пошел дальше пешком.

Около десяти город был полон суеты утренней торговли, и я понял, что мне придется выехать не позже одиннадцати тридцати, чтобы успеть в Ньюбери, и что даже так придется пробиваться через пробки. Первый заезд будет в двенадцать тридцать, поскольку сейчас стояли короткие зимние дни и, хотя в первых двух заездах я не участвовал, мне нужно быть там за час до третьего, или Гарольд просто озвереет.

Я не видел никаких группок попрошайничающих «братьев». Вообще никаких группок. Никаких бритоголовых с колокольчиками, монотонно бубнящих молитвы, ничего такого. Только какая-то девушка с улыбкой тронула меня за плечо и спросила, не куплю ли я хорошенькое пресс-папье.

На ее ладони лежал клинообразный камень, зеленовато-коричневый, полированный.

– Пожалуй, – сказал я. – Сколько?

– Это для целей благотворительности, – сказала она. – Сколько дадите. – Она протянула другой рукой деревянную коробочку с прорезью в крышке, но без каких-либо названий благотворительного общества.

– Что за цели? – весело спросил я, нашаривая бумажник.

– Для множества добрых дел, – сказала она.

Я нашел бумажку в фунт достоинством, сложил ее и всунул в прорезь.

– И много вас, сборщиков? – спросил я.

Она невольно посмотрела по сторонам, и, проследив ее взгляд, я увидел еще одну девушку, предлагающую камушки кому-то на автобусной остановке, а на другой стороне еще одну. Приятные, обыкновенно одетые девушки.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Она улыбнулась еще шире, словно это уже было достаточным ответом, и отдала мне камень.

– Большое вам спасибо, – сказала она. – Ваш дар принесет много добра.

Я смотрел ей вслед. Она пошла вниз по улице, вынула еще один камень из кармана своей расклешенной юбки и обратилась к добродушной с виду пожилой леди. Я подумал, что она слишком взрослая для Аманды, хотя это не всегда легко сказать. Особенно, как я понял, оказавшись минутой позже рядом с другой девушкой, если учесть их не от мира сего праведный вид, который они носили, словно доспехи.

– Не купите ли пресс-папье?

– Хорошо, – сказал я, и мы снова пошли по тому же кругу.

– Как тебя зовут?

– Сьюзен, – сказала она. – А вас?

Я в ответ улыбнулся ей, покачал головой и пошел прочь.

Полчаса я покупал пресс-папье. Четвертую девушку я спросил:

– А Аманда сегодня на выходе?

– Аманда? У нас нет никакой… – Она осеклась, и ее взгляд тоже скользнул в сторону.

– Ничего, – сказал я, делая вид, что ничего не заметил. – Спасибо за камень.

Она одарила меня пустой лучезарной улыбкой и пошла дальше, а я немного подождал, пока не смог благопристойным образом оказаться перед девушкой, на которую она смотрела.

Она была молоденькой, невысокой, с нежным лицом, странно пустыми глазами, в анораке и расклешенной юбке. У нее были каштановые волосы, как и у меня, но прямые, совсем не вьющиеся, и сходства в наших лицах я не находил. Она могла быть ребенком моей матери, а могла и не быть.

Камушек, который она мне протягивала, был темно-синим с черными искрами, размером с ладонь.

– Хорошенький, – сказал я. – Сколько?

Я получил обычный ответ и дал ей фунт.

– Аманда, – сказал я.

Она подпрыгнула. С сомнением посмотрела на меня.

– Меня зовут не Аманда.

– А как?

– Мэнди.

– Мэнди как?

– Мэнди Норт.

Я медленно-медленно выдохнул, чтобы не встревожить ее, улыбнулся и спросил, как долго она живет в «Зефире».

– Всю жизнь, – звонко сказала она.

– С друзьями?

Она кивнула.

– Они меня защищают.

– Ты счастлива?

– Да, конечно. Мы вершим Господню работу.

– Сколько тебе лет?

Она снова забеспокоилась.

– Восемнадцать… вчера исполнилось… но я не должна ни с кем разговаривать о себе. Только о камнях.

В ней явно было что-то детское. Не то чтобы у нее было замедленное умственное развитие, но какое-то старое чувство, что-то очень простое. В ней не было жизни, не было веселья, не было пробуждающейся женственности. Не просто обычный просвещенный тинейджер, а еще и сомнамбула, никогда не видевшая дня.

– У тебя есть еще камни? – спросил я.

Она кивнула и вынула еще один из кармана юбки. Я повосхищался им и согласился его купить, и сказал, вытаскивая еще одну бумажку:

– Как звали твою мать, Мэнди?

– Не знаю, – испуганно ответила она. – Вы не должны меня об этом спрашивать.