Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Хлестаков, Тартюф, Скалозуб не существовали – так, как существует Колышко и живой человек, которого он взял для своей пьесы. ‹…› Нельзя считать памфлет художеством потому, что противно художеству то отношение к живой человеческой душе, к ее тайне, какое в памфлете. ‹…› Успех пьесы Колышко в том, что публика ходит смотреть «живого современника», и в зазывательных афишах. «Оболган» в ней живой человек тем, что Колышко стал за него поступать, говорить, произносить речи, придумал для него Иру, офицера, Ирину маму и т. п., – для своего дурного дела, чуждого искусству, не постеснялся так поступить с душой человеческой – перед искусством тайной и молитвой[681].

Для Ярцева тоже было очевидно, что Ишимов – не вымышленный персонаж, а всем известный живой человек.

Понять причину этого конфликта между начинающим драматургом и строгим рецензентом сложно, если не сказать несколько слов о знаменитом киевском критике. Дело в том, что Ярцев был ревнителем классического театра и очень строго подходил к оценке качества драматических произведений. Расцвет антрепренерства способствовал тому, что театр стал прибыльным делом, а кассовые сборы превратились в одну из основных целей постановок. Ярцев был суров в своих оценках общего уровня современной (для тех дней) драматургии, причем не делал скидок и провинциальным актерским труппам[682]. К примеру, в сентябре 1908 года в «Киевской мысли» он опубликовал отзыв на постановку местной труппой драмы Островского «Гроза». Дав нелестные отзывы актерской игре, рецензент раскритиковал ее «слепую и развратную кассовую изнанку, которой нет дела до сценических образов»[683]. Скандал разгорелся на следующий день, когда Ярцев пришел на очередной спектакль. Актеры в ультимативной форме заявили, что представление не начнется до тех пор, пока критик не покинет театр. В знак протеста театр Соловцова покинули и несколько других рецензентов. Эта ситуация вызвала резонанс в обществе (большинство поддерживало Ярцева) и попала на страницы столичных театральных изданий как «киевская история»[684]. Она побудила театральную общественность к серьезному разговору о коммерциализации театра и судьбах профессиональной драматургической критики[685].

Возвращаясь к Колышко, добавлю, что по поводу его драматического дарования публика и многие театральные деятели были невысокого мнения. К примеру, И.И. Тхоржевский, известный поэт и переводчик, называл «Большого человека» «неважной пьесой»[686]. А театральный критик В.А. Нелидов, долгое время управлявший труппой Московского Императорского Малого театра, в своих воспоминаниях называл произведения «хлесткого журналиста Колышко» и вовсе «бездарными»[687]. Современники иронизировали, что «сцены в его пьесах можно переставлять… и ничего от этого не меняется»[688]. Впрочем, и сам журналист откровенно писал, что «”Большой человек” в художественном отношении многого не стоил»[689]. В более широком контексте появление слабых «сенсационных» пьес, рассчитанных на материальный успех, свидетельствовало и о падении зрительского вкуса, и о кризисных явлениях в развитии русского театра[690]. Один из провинциальных критиков с грустью рассуждал о том, что большое место в репертуаре театров стали занимать пьесы, постановкой которых можно было бы сорвать сбор: «Пьеса-деньги всегда пьеса-сенсация. А пьеса-сенсация в театральном смысле – ноль…»[691] Интересно, что в качестве печального примера он называл пьесу Колышко. Следовательно, объяснение резкой оценке со стороны Ярцева нужно искать в насущных проблемах театра, а не только в отношении к отставному реформатору.

В одной из статей, написанной в эмиграции и не вошедшей в текст его мемуаров, Колышко утверждал, что также вел переговоры с другим крупным театральным деятелем – В.И. Немировичем-Данченко. Надеясь на постановку своего произведения в Московском Художественно-общедоступном театре (МХТ), он ознакомил режиссера с текстом «Большого человека»:

Свидание. Хозяин роется в бумагах, достает несколько исписанных листков, дает мне:

– Вот, глядите – заглавие «Большой человек». Я тоже задумал такую пьесу. Некогда писать. Да и не вышло бы у меня… Пьеса ваша будет иметь успех. Но на Художественный не рассчитывайте! Слишком близка аналогия с Витте…[692]

Хотя сложно проверить достоверность этого эпизода, мне она кажется вероятной. Как я уже писала выше, Колышко, помимо театра Суворина, рассматривал и другие сцены – например, предлагал пьесу для постановки режиссеру Малого драматического театра в Москве А.П. Ленскому. Очевидно, чувствуя, что его произведение непременно «попадет в нерв» общественного мнения, он искал коммерчески более выгодные условия.