Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Пуанкаре не убедили слова Барка, будто Витте всего лишь отставной сановник, не имеющий власти. По мнению французского президента, такие выдающиеся люди, как Витте, даже после отставки могли оказывать влияние на ход событий. Пуанкаре предложил Барку отправить графа в дальнюю командировку. По словам президента, именно так он поступил с неугодным ему бывшим министром Кайо, отослав того под благовидным предлогом в Бразилию. Барк ответил, что предлагал Витте отправиться в США, чтобы подготовить почву для будущих кредитных операций, для использования его «большого государственного опыта и блестящих способностей». Однако министр «натолкнулся на полное нежелание графа покидать Россию, пока длится война»[763].

Очевидно, мнение Пуанкаре о Витте было основано на донесениях Палеолога. Можно предположить, что последний передавал своему правительству и разговоры, которые велись в Петрограде. У Пуанкаре не было веских доказательств относительно германофильства Витте – он руководствовался прежде всего уже сложившейся репутацией графа, а также убеждением, что сановник подобного масштаба, даже не занимающий важных должностей, сохраняет политическое влияние. О том, насколько сильным было предубеждение французского президента против графа, красноречиво свидетельствует реакция Пуанкаре на известие о смерти сановника, зафиксированная президентом в своем дневнике: «Узнали о смерти графа Витте. Эта смерть чуть ли не имеет для Антанты значение выигранного сражения…»[764]

Из доступной корреспонденции графа видно, что он не испытывал симпатий ни к Германии, ни к кайзеру Вильгельму, приписываемых ему молвой. В одном из писем к жене от сентября 1914 года, цитируемом по воспоминаниям дочери Витте, читаем: «Немцы ни к чему не приведут. По-моему, Вильгельму надо покончить с собой, чтобы положить конец этой резне. Германия долго будет расколота. Что делает мой мальчик? [Внук. – Э.С.] Когда я думаю о нем, то не могу сдержать слез! Как я несчастен, за что небо так меня карает?»[765]

Если верить Б.Б. Глинскому, Витте подтвердил свою неприязнь к немецкому императору, назвав его «сумасшедшим нахалом»: «Да, я враг нынешней войны, ее можно было бы избегнуть, и этот “сумасшедший нахал”, если бы на него вовремя прицыкнуть, пошел бы на всякие уступки. Я сторонник русско-германско-французского континентального союза: только на нем одном может покоиться политическое равновесие и экономическое благополучие всего мира, но отсюда еще далеко до моей дружбы с Вильгельмом»[766].

Витте беспрестанно предупреждал о губительном влиянии войны на экономическое положение России. В устах бывшего министра финансов эти слова должны были звучать особенно веско. Тем не менее его заявления о грядущем крахе российской экономики воспринимались как политиканство, заведомая ложь. Уже упомянутый Б.А. Татищев именно так расценил слова Витте о том, что война приведет Россию к полному банкротству: «Как только Витте произнес эти слова, для меня стало ясно, что он просто морочит мне голову, и мой интерес к беседе разом упал. Действительно, пока Витте говорил о вопросах внутренней и внешней политики, он мог ошибаться, как вообще свойственно ошибаться всем людям. Но когда он заявил, что Россия, вступив в войну и имея на своей стороне Францию и Англию, может оказаться немедленным банкротом, было ясно, что он говорит заведомую для него самого ложь»[767].

В одном из писем от ноября 1914 года, перехваченном ДП, сообщалось: «В Москву долетают к нам много “питерских” разговоров, последний из них, который я слышал, был не очень весел – на тему о наших финансах. Правда, одним из собеседников был Витте, конечно, всем недовольный и теперь германофил»[768].

Образ «Витте-германофила» активно эксплуатировался правыми, многие из которых сами традиционно были германофилами. В начале же войны черносотенцы, не смущаясь двойственностью своего положения, перешли на противоположные позиции[769]. Они были особенно неистовы в своей критике Витте. Газета «День» иронизировала впоследствии: «Германофильские симпатии Витте не секрет, но не правой бы печати об этом говорить»[770].