Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе, XVI-XVII вв.

То, что Молина и некоторые иезуиты делали в теологии, то противники доктрины оправдания достигали только верой, а Франциск Сальский — своей набожностью. Хотя для аскетичной манеры слишком многое означала сладость духа, немногие книги священников передавали подобное чувство очарования или психологического искусства.

Франциск Сальский был совершенно уверен в том, что правители и их придворные не способны произнести свои молитвы или подавить свои чувства подобно монахине. Однако он вполне соглашался с тем, что повседневная работа и общественный долг предоставляют богатые возможности для самоотречения того, кто способен принять его. Франциск Сальский поощрял еженедельное принятие Святого причастия. Он оказался одним из первых католических авторов, кто осуществлял духовное руководство за пределами монастыря и рекомендовал всем мирянам следовать за ним.

Использование латыни

В 1660 году латинский оставался языком европейских ученых и перестал считаться языком, совершенно необходимым для жизни людей. По мере того как появлялась литература на родных языках, эти языки начинали использоваться и для удовлетворения культовых надобностей во всех католических и восточных церквях. Даже лучшие научные труды теперь писались на общедоступном языке.

Именно развитие национальных языков способствовало превращению латыни в язык культа. До XVII века латинский в некотором роде оставался живым языком. Он продолжал жить в глубине сознания взрослого духовного мира, особенно среди гражданских адвокатов и ученых. Однако большей частью латинский отступал внутрь церкви и учебных классов, больше не являлся средством повседневного общения, превращаясь в мертвый язык, которым владели ученые, стремившиеся понять свою цивилизацию и прошлое через ритуальный и литургический язык, которым и стала латынь.

В 1500 году латынь еще не считалась «мертвым» языком, поскольку Эразм пользовался ею для написания вершинных достижений современной прозы. В 1660 году подобная форма живой литературы уже оказалась невозможной. В конце Реформации язык католической литургии стал более изолированным, духовным, носить ярко выраженный ритуальный характер, чем в начале преобразований.

Этот процесс отчасти напоминает тот период в истории русской церкви, когда старые славянские литургии начали канонизироваться, поскольку разговорный древнерусский язык уже не являлся языком требника. Так и латинский язык церкви прекратил существовать, используясь только при чтении с алтаря и в семинарии.

Как язык он приобрел культовое значение, которым вовсе не обладал до Реформации. В 1500 году человек, скорее всего, допускал, чтобы литургию вели на латыни, потому что литургия стояла выше обычных произведений, и латынь позиционировалась прежде всего как возвышенная форма. В 1650 году защитники латыни в среде Контрреформации, скорее всего, заявляли бы, что латынь оставалась священным языком литургии.

КАТОЛИЧЕСКАЯ ЦЕРКОВЬ И УЧЕНЫЕ

Во времена Контрреформации католические ученые сильнее всего страдали от жесткой цензуры. Осуждение Галилея в 1633 году стало наиболее громким случаем в длинном ряду запретов, наложенных консерваторами на смелые и оригинальные труды.

Но от цензурного гнета страдали не только католические ученые. Груды книг, осужденных протестантскими цензорами, были ничуть не меньше, чем у их католических коллег. Защитники ортодоксальной церкви, наконец, поняли, что уничтожить рукописи нетрудно, а напечатанные книги вполне могли избежать их ножниц. Папа Урбан VIII и его помощники, осудившие Галилея (как писал Джорджио де Сан-тильяна), на самом деле не отличались особым рвением и оставались просто озадаченными необычностью научных поисков, нетрадиционных для их времени.

Репрессивная машина иногда больше раздражает своей неуклюжестью, чем насилием. Те купцы, которые хотели вести торговлю в протестантских странах, обнаруживали, что требуемые бумаги получать трудно и утомительно. Столы тех, кто отвечал за цензуру, были загромождены уходящими ввысь грудами книг, ожидавших лицензии. Над судебными процессами над итальянскими авторами во второй половине XVI века можно было посмеяться, но они тянулись бесконечно. Правила были сложными, но их требовалось провести в жизнь.

Нельзя было превозносить еретиков, и ни одна рукопись не проходила, если в ней содержались возражения против Вульгаты, но большинство цензоров были необразованными людьми, не способными изучить книги ученых, из-за чего нередко просто задерживали их выпуск, чтобы скрыть свою неуверенность. Хуже всего, что задерживались учебники, предназначенные для школ и университетов, в них ощущалась настоятельная потребность, чтобы можно было по ним учить, а для этого надо было получить одобрение цензоров.